Андрей Буровский - Арийская Русь

Победителю римлян, их завоевателю и покорителю, почему-то тоже хочется особой жизни личности вне рода и племени. Почему?! Он и сам не может объяснить. Он несет эту потребность в себе. Чем сильнее внутренняя потребность быть лично свободным, выломиться из толпы общинников, завернутых в медвежьи шкуры, тем сильнее и могучий зов Рима Даже германские племена различались тем, насколько силен для них становился этот «зов». Вандалы вошли в историю не очень почетным словом «вандализм». Готы тоже вошли в историю — но через «готический стиль» в архитектуре и в искусстве.

Завоевывали империю вовсе не одни германцы. Гунны оказались даже покруче, посвирепее. Они создали державу более крупную и сильную, чем любое германское княжество. Германские князья служили им. Но не возникло гуннского стиля в архитектуре. Не стали гунны родоначальниками новых народов, создателями новых алфавитов, архитектурных стилей и империй.

Стали германцы: франки, белги, готы, саксы. С ними происходило то же, что и с иберами, кельтами и ретами — с теми, кого завоевала империя: они становились римлянами. Но происходило по-другому.

Варвары, которых завоевывала империя, постепенно становились римлянами-ромеями. Частью античного мира. Те, кто сам завоевал Рим, римлянами сделаться не смогли бы при самом пылком желании. Если и пробовали, получалось… никак. Как вот Карл Великий сделал последнюю попытку восстановить если не всю империю, то хотя бы Западную Римскую. Разумеется, не получилось, и на развалинах построенного Карлом сформировались постепенно страны, известные и теперь: Италия, Франция, Германия.

Сам не ведая того, по своему невежеству, Карл включил в свою империю и тех германцев, которые отродясь не жили в границах прежней Римской империи. Руками его рыцарей Европа расширилась за счет саксов, крещенных огнем и мечом. А Шотландия и Ирландия сами приняли христианство, добровольно сделавшись Европой.

К XI веку в западном христианском мире окончательно сложилось новое общество, — и похожее, и непохожее на римское.

Новое общество было совершенно не похоже на общество римлян и эллинов: по-другому устроенное, оно знало совсем другие общественные институты. Это была не единая империя, прорезанная хорошими дорогами, с одним законом и одним языком. Множество княжеств и королевств говорили на разных наречиях, враждовали, даже воевали друг с другом.

В городах жили граждане. В деревнях жили общинники. Феодалы в укрепленных замках выращивали причудливую смесь традиций Рима и племенных обычаев.

Университеты, вольные города, система вассалитета напоминали Рим не больше, чем всадник на коне — легионера-гражданина.

Другим было отношение к труду. Империя презирала физический труд — презренное дело презренных рабов. С XI века западнохристианская церковь провозгласила труд необходимым для спасения души.

Монахи начали не просто уходить от мира, чтобы созерцать себя и Бога в отдалении от людей. Монахи стали трудиться, рассматривая труд как средство спасения.

В античное время горные работы считались проклято-ем даже для рабов. В рудники ссылали закоренелых преступников, политических врагов, захваченных с оружием бунтовщиков. В рудники продавали самых сильных рабов, и за год-два-три раб, если не убегал с полдороги, превращался в никчемную развалину.

В Европе ХI-XIII веков горное дело поднимали свободные монахи, давая мирянам пример нового отношения к труду. Европейское общество становилось все более активным, трудолюбивым, деятельным.

И все же это общество олень напоминало римское; практически у всех в Европе была хотя бы частица того, чем располагали граждане в Риме.

Как в Риме, так и в Греции огромное значение придавали частной собственности.

Очень большое значение имел не приказ и не традиция, а договор. И договоры между людьми рассматривались как священные.

Человек в Европе воспринимался как отдельная, особенная личность, вне общины и вне государства. Даже если он лично не свободен, он не свободен именно лично, а не как член какой-то группы.

Церковь и учение Церкви имели колоссальное влияние на общество. И Церковь тоже утверждала идею Личности человека. Личность для церкви — понятие священное. Ведь человек живет вечно, а все государства и империи — временны. Человек, душа которого рано или поздно пойдет к Богу, старше и «главнее» империй, королей и государств — так учила Церковь.

Все члены этого, европейского общества имели хоть какие-то права, и никакая власть над ними не могла быть вполне безграничной. Даже замордованные мужики-вилланы имели хотя бы отсвет личных прав. Даже по отношению к ним было позволено не все.

Вольные самоуправлявшиеся города, воздух которых делал человека свободным, стали так просто рассадниками идеи личной свободы, рыночных и правовых отношений. И у дворянства, — и у высшего, при королевском дворе, и у мелкого, служилого, в глухой провинции, идея личности была в ряду важнейших.

Рыцарь — «Ritter» — вообще-то означает всего-навсего «всадник», на тогдашнем немецком, и не более. Точно так же, как старофранцузское «шевалье» происходит от «ше-валь» — лошадь. Рыцарская конница была основой армии и в Византии, и в мусульманских странах, и в Индии.

Но только в Европе рыцарь был в первую очередь личностью, носителем идеи личной, персональной чести. Он лично, сам, должен был не только ни в коем случае не ронять личную, персональную честь и честь всего своего рода; он должен был еще следить за поддержанием порядка и справедливости в мире. Можно сколько угодно смеяться над рыцарскими историями про схватки с великанами, чудовищами и драконами, над чудовищным самомнением рыцарства, над их поведением забияк, ведущих себя порой как двенадцатилетние задиристые мальчишки. Но рыцарь был носителем важнейшей и далеко не устаревшей идеи — идеи личности. Личной ответственности, личной совести, личной верности, личного благородства.

Рыцарь или свободный барон не могли жить сами по себе, но и не были подданными графа, герцога или короля. Благородный человек вступал с вышестоящими не в отношения подданного, а в отношения вассала. Это были договорные отношения; вассал и сюзерен договаривались, что они будут делать вместе; вассал не становился бесправным подданным, зависящим от каприза вышестоящего.

Феодальная, разделенная на множество княжеств, жестокая Европа все-таки не настолько бесправна, как Азия. В ней нет того повседневного рабства… по существу дела, всех. Того рабства, к которому люди привыкают, как к естественному состоянию, и не понимают, что вообще-то может быть иначе.

Не успела родиться Европа, как тут же начала крестовые походы и немецкий «натиск на восток», «дранг нах остен».