Константин Иванов - Интелефобия, или Прощаясь с любимой книгой

Вот несколько таких замечаний, поражающих стопроцентной правдой. Шрагин: "Интеллигент в России - это зрячий среди слепых, ответственный среди безответственных, вменяемый среди невменяемых". По пятам следует вывод трактатчика: "Итак, "европейски образованная и демократически настроенная интеллигенция" созрела для того, чтобы большинство народа oбъявить НЕВМЕНЯЕМЫМ. А где же место невменяемому, как не в психушке?" Самое замечательное в этом саркастическом шипении - это риторический вопрос в конце, революционно переворачивающий вверх ногами все наши представления о драме последних хотя бы тридцати лет. Наблюдая расправу брежневского режима с инакомыслием правозащитного диссидентского движения, мы видели, и весь мир видел, что целая страна стала невменяемой, уничтожая, удушая в психбольницах и лагерях скорее лучших, чем худших, всех тех, кто вышел, выломился, отщепился от безликого и безгласного народного монолита. Невменяемые, имя которым легион, судили немногих вменяемых: мы помним это по процессу над Иосифом Бродским, помним народных понятых и заседателей, помним, кем были набиты залы закрытых процессов над вменяемой интеллигенцией... И рабочий парень Анатолий Марченко, вступив в борьбу с режимом, стал интеллигентом и поднялся над пьяным советским плебсом, ибо принял на себя вменяемость. Шрагин безусловно прав: большинство народа нашего было в эти годы не только невменяемо, но и безответственно и слепо по одной и той же причине: и вменяемость, и ответственность, и зрение забрала себе власть. Народу оставалась рабская покорность... Господи, все это так известно и так понятно. Не перестаю изумляться: казалось бы, поклониться надо низко диссиденству за его подвиг неповиновения в кромешной тьме, но нет! Все эти годы опять, как триста лет назад, в древней Руси, "диссидент" было ругательным слоном, как будто сам народный дух восставал против неповиновения властям и гнал, третировал всех, кто отделяется от патриархального единства. Кажется, если б не перестройка, то скоро толпа, не дожидаясь особого указа власти, сама б начала расправу с диссидентами, сжигая их во славу народно государственного единства на кострах маевок. Так зловеще уже звучало это слово - "диссиденты" - на улице... И вот кончилась, кажется, жуткая пора уничтожения государством независимой мысли, страна сдвинулась с мертвой точки, пошла навстречу благотворным переменам, мы облегченно вздыхаем: слабеет цензура, человек обретает голос, мы начинаем свободную жизнь... И что ж? - Слабеющий монстр тиранического государства, косность и невежество отживающих сил находят неожиданную поддержку - кто б думал? - в бывшем вольнодумце, авторе подпольного трактата о социализме. Теперь он берет на себя роль цензуры и тайной полиции, отделяя чистых от нечистых (в основном немногих нечистых от чистой массы), овец от козлищ, лишая права на мысль одну часть народа (меньшую) под предлогом защиты другой части (большей). Защита заходит столь далеко, что вот мы уже снова, как в 17-м, разделены на два - Большой и Малый - народа. То же по сути классовое деление: в Малом народе при желании нетрудно узнать верхушку современного, нарождающего, третьего сословия (буржуазии), ну а Большой народ - это, конечно же, четвертое (пролетариат) и пятое (крестьянство) сословия. Итак, расклад для классовой битвы готов. В Шафаревиче в едином лице мы узнаем большевика и черносотенца.

Когда-нибудь некий светлый ум, подытоживая духовную жизнь российской интеллигенции второй половины XX века, назовет, быть может, одну из тем ее темой изгойства. разорения и покаяния. И с глубоким волнением вспомнит некоторые имена тех, кого с ненавистью цитирует Шаф. Цитируем дальше и мы с противоположным чувством. Н.Я.Мандельштам: "...всякий настоящий интеллигент всегда немножко еврей". О, как это понятно и близко любому из нас, хоть немного проснувшемуся и начавшему мыслить! Мы автоматически становимся в нашей стране (хочется ухе сказать "становились": погода вдохновляет) - изгоями. Пришло ли время перестать быть ими? Еще не знаем (затем и статья эта пишется)... Анекдотическим образом и Ленин становится изгоем: падение его репутации идет параллельно с разрастанием мифа о его еврействе. С Надеждой Яковлевной перекликается Померанц: "Даже Израиль я хотел бы видеть не чисто еврейским государством, а убежищем для каждого "перемещенного лица"... центром вселенской международной диаспоры". Каким безнадежно тугоухим медведем надо быть, чтоб не слышать в этих благородных словах, приведенных Шафаревичем как свидетельство интеллигентской "беспочвенности", дыхания милосердия, требования МИРОВОЙ ПОЩАДЫ ко всем гонимым, особенно ощущаемого в наш насильнический век, более того - в наши дни. И Борис Хазанов: "Патриотизм в русском понимании слова мне чужд. Та Россия, которую я люблю, есть платоновская идея, в природе ее не существует. Россия, которую я вижу вокруг себя, мне отвратительна". Шаф. видит в этих словах лишь ненависть "инородца" (тут уместно вспомнить слова инородца и русофоба Льва Николаевича Толстого: "Патриотизм - это атавизм"), я - гораздо больше. Может, потому, что, в отличие от ученого, я способен оценить их по достоинству? "Россия - платоновская идея". Ведь это прелесть! За эту мысль я уже люблю Хазанова, потому что в ней - изящество, недоступное твердоухим. Чувство этого изящества - порой как примета, по которой двое могут в толпе узнать друг друга и выйти из нее и уже вдвоем идти искать свою расу... И для меня Россия Пушкина и Достоевского - платоновская идея, ничего общего не имеющая с тем безобразием, в котором мы сидим... Хазанов подарил мне высокое наслаждение, и я ему благодарен и нахожу оправдание концу его цитаты (сказавший так не может быть мне врагом), пугающе-жесткому для чуждого нам с Хазановым Шафаревича. Он здесь видит злобное свое, а я вспоминаю слова Георгия Федотова: "Покаяние - ужас и отвращение к себе ("и трепещу и проклинаю"), ненависть к прошлому..." ("О национальном покаянии", 1933). Но разве возводит махровый патриот каяться россиянину в грехах земли своей, если тот - "инородец"? Низко же мы шли как нация, разложившись до первобытного племени, если запрещаем россиянам резкое слово о своей стране в числе прочих и на том основании, что они - не того племени, нацменьшинство и вообще - меньшинство!.. Раздражают ученого мракобеса такие вещи, что начинаешь думать, что перед нами - аномалия, какой-то дикий нравственный пробел, пустота, незаполненность духа элементарными человеческими понятиями, для которых, чтобы иметь их, не требуется не только членства в академии наук, но даже оконченного среднего образования - настолько соприродна, казалось бы, душе человека, даже и в нашем ожесточенном веке, жалость (хотя б теоретическая!) ко всему малому, одинокому, меньшему, по малости беззащитному перёд наседающим большинством бесчеловечного государства, повседневно организующего примитивную, злобную, ненавидящую отдельного человека жизнь масс (после августовской революции вроде уж не так звучат слова эти о минувшем коммунистическом государстве, но ведь и трактат черного пророка написан не сегодня, а в разгаре той жизни, которая еще, вполне возможно, захочет вернуться - тем более, что пророк работает на ее возвращение).

Читать дальше