Хеннеке Кардель - Адольф Гитлер – основатель Израиля

«О Боже, как нам далеко до этих свиней! Мне необходима передышка: от меня осталась половина».

Две недели спустя, после того как любезный Гитлер показал колеблющемуся товарищу кое-что в Мюнхене, Геббельс вновь обрел целостность, и это подтверждает запись в его дневнике:

«Я люблю его. Я склоняюсь перед этим великим политическим гением. Мы обедали вместе, и взаимный восторг опьянял нас».

Joesef Paul Goebbels (1897 – 1945)

«Reichsminister Dr. Josef Goebbels» by Wilhelm Pitthan, 1938

Грегор Штрассер никогда не простил Геббельсу его измену, а Гитлер, следуя римскому правилу «разделяй и властвуй», послал их обоих в Берлин, где они окончательно рассорились. Дело дошло до более или менее открытой расовой борьбы внутри НСДАП. Легко понять, почему главный антисемитский оратор Германии с его неясным происхождением привлекал к себе в первую очередь людей, которые так же, как и он, не могли доказать абсолютную чистоту своей арийской крови. Таким образом вождь обеспечивал себе необходимую безопасность и со стороны своих ближайших соратников, после того как пресса, находившаяся под властью евреев, давно уже перестала тыкать в эту рану, чтобы самой не порезаться. К тому же он просто считал еврейских полукровок более умными и услужливыми. Склоку начал Геббельс. Была разыграна карта еврейской бабушки Гиммлера из рода итальянских торговцев овощами, и на СС, организацию, создаваемую Гиммлером в противовес СА, была брошена тень. Тут – по плану – в игру вступил Розенберг и стал наезжать на Геббельса, говоря, что его предков следует искать среди осевших в Голландии испанских евреев и что его еще в школе дразнили «раввином». Партийный теоретик из Прибалтики побеседовал с еврейским профессором Гундольфингером, у которого Геббельс защищал диссертацию в Гейдельберге. И потом главный идеолог вдруг стал изъясняться более мирно:

«Характер геббельсовской пропаганды, конечно, совершенно левантийский. Но с помощью одного лишь расового вопроса трудно описать человеческое положение Геббельса, и я думаю, мы все должны с пониманием отнестись к его личному положению».

Бурю утихомирил юрисконсульт Гитлера, молодой мюнхенский адвокат Ганс Франк из партийного арбитражного суда, отец которого, еврей из Бамберга, перешел в католицизм. С конца 20-х годов в вопросах происхождения царила партийная дисциплина, и слова Люэгера: «Я сам определяю, кто еврей, а кто нет», обрели новый блеск. Было придумано звание «почетного арийца».

О поступательной тенденции пока не было речи. На выборах в рейхстаг 1928 года национал-социалисты получили менее миллиона из 40 миллионов голосов, т.е. вдвое меньше, чем партия Людендорфа четыре года назад.

Эти спокойные времена, когда можно было шпынять друг друга предками, прервал жарким летом 1929 г. своим планом некий мистер Юнг из «собственной страны Господа Бога», т.е. США. Бремя дани в 110 миллиардов марок, которую тогдашняя молодежь Германии должна была выплачивать в течение следующих 59 лет, показалось ему справедливым. То, что безработный немецкий отец семейства в те годы приносил домой с биржи труда 11 марок в неделю, мало трогало этого выдающегося ученого экономиста.

Молодые люди, которые не начинали мировую войну, но пережили ее, голодая или питаясь брюквой, толпами устремлялись в СА. Ничего не могло быть естественней, так как Гитлер громче всех бил в барабан «требований немецкого народа» вместе с вождем немецких националистов Гугенбергом. «Проект закона против порабощения немецкого народа» начинался с заявления: «Имперское правительство должно в торжественной форме немедленно объявить иностранным державам, что вынужденное признание вины за войну в Версальском договоре противоречит исторической истине».

Более четырех миллионов людей, над которыми тяготел этот груз, подписались под проектом, но в это время произошел крах на Нью-Йоркской бирже в знаменитую «черную пятницу» октября 1929 г. Сорок лет спустя Кэртис Б. Долл, который тогда был молодым биржевым маклером на Уолл-стрит, зять Рузвельта, признался, как это произошло:

«Крах произошел из-за жажды денег. Вся операция проводилась с беспощадной хитростью и энергией. Ущерб был огромным. В спекуляции на понижение самой по себе нет ничего незаконного, при том условии что при этом не применяется разбойничья тактика, а по моему мнению, применявшаяся тогда тактика была недалека от этого. До сих пор я так и не усвоил урока, что самую большую и самую быструю выгоду могущественные банкиры и кредитные спекулянты извлекают из продаж накануне устроенного ими же краха». [40]

Через несколько дней немцы, сидевшие по уши в долгах, почувствовали, что произошло. Количество самоубийств резко увеличилось, внезапно появилась огромная армия безработных и людей, работающих неполный рабочий день. Эти четыре с половиной миллиона людей, занятых поисками работы, обсуждали события между собой и со своими коллегами и шли либо влево, к коммунистам, либо вправо, к национал-социалистам. Социал-демократическое правительство – «правительство исполнителей», как называл его Гитлер, – бесследно исчезло, и на политической сцене возник политик из католической партии Центра Брюнинг, который сразу же начал игру с «чрезвычайными постановлениями», но аплодисментов не стяжал...

Жертвами стычек между боевыми отрядами коммунистов и национал-социалистов становились ежегодно более 100 убитых и более 10000 раненых. В стране и в залах собраний шла гражданская война. Главным оружием были камни, кистени, стулья и пивные кружки. Ничто не принималось во внимание, кроме политических убеждений. Я вспоминаю, как однажды привел из школы домой своего нового друга. «А кто твой отец?» – спросила его моя всегда озабоченная мать. «Коммунист», – ответил шестилетний мальчик и гордо выпятил грудь.

Люди голодали. Очереди перед биржами труда росли. Конная полиция била по головам людей, кричавших: «Хлеба!»

Когда перед человеком стоит выбор между свободой и хлебом, он выбирает хлеб, по крайней мере если у него есть семья или он хочет ее создать. И в СА шли молодые, отчаявшиеся люди, которые хотели сохранить свое национальное лицо. К тому же у штурмовиков можно было получить тарелку супа, а в случае необходимости и жилище. Штурмовики устроили нечто вроде казарм. Геринг вернулся из Швеции, Рем – из Боливии. Рем возглавил СА и вскоре его команды слушали несколько сот тысяч человек. «Если Адольф прикажет завтра в шесть утра быть у Бранденбургских ворот, мы там будем», – угрожал он.

Но все это стоило денег. И они пришли, как сказал рейхсканцлер Брюнинг, «от людей, от которых этого меньше всего можно было ожидать».