Джон Толкин - Чудовища и критики и другие статьи

Я включил сюда только те суждения, которые когда–либо высказывались, хотя и не дословно, но у меня, конечно, нет возможности привести все мудрые (и не слишком) изречения по этому вопросу.

«Темные века» [Ker W. P. The Dark Ages . Edinborough, 1904], pp. 252–253.

Кер, тем не менее, изменил одну важную деталь в «Средневековой английской литературе» [Ker W. P. English Literature: Mediæval . London, 1912], pp. 29–34. В целом он повторяетсвою же мысль, но другими словами, более обобщенно и менее язвительно. Нам вновь говорится, что «сюжет банален, а замысел слаб», а также что «сюжет жиденький и убогий». Но в конце его замечания мы все же узнаем, что: «В отвлекающих читателя отсылках к второстепенным сюжетам проявляется отсутствие чувства меры, которое компенсируется за счет впечатления реальности и весомости. Сюжет не висит в воздухе … он — часть материального мира». Признав существование такого важного художественного обоснования развития сюжета поэмы, Кер сам начал расшатывать собственную критику ее композиции. Но эта мысль развития, по всей видимости, не получила. Возможно, именно эта идея послужила причиной того, что в небольшой поздней «грошовой книжке» [89] Кер высказался о «Беовульфе» более туманно и осторожно, и его слова не были так широко восприняты.

Предисловие к переводу Стронга, p. xxvi: см. прим. 3.

Он также стал популярен с возникновением «английских факультетов», в программах которых «Беовульфу» неизбежно отводится место, а также по мере написания учебников по истории литературы. Такие сборники (на деле, если не по замыслу их авторов) используются теми, кому необходима информация и готовые суждения о произведениях, на непосредственное ознакомление с которыми не хватает времени, а часто и желания. Даже сами авторы иногда признают полное отсутствие какой–либо литературной ценности в таких описаниях. Так, Стронг (см. прим. 3) дает практически полное изложение сюжета «Беовульфа», но замечает, что «это краткое содержание вряд ли отдает поэме должное». Кер пишет в «Средн. англ. лит.»: «В таком кратком пересказе эта история не особенно интересна». Он, вероятно, предвидел возможные возражения, потому что попытался оправдать эту процедуру, добавив, что «даже изложенные таким образом, мифы о Тезее или Геркулесе все равно имели бы бóльшую ценность». Я с этим не согласен. Но это неважно, потому что сравнение двух сюжетов «в таком пересказе» никоим образом не проливает света на достоинства литературных произведений, написанных совершенно по–иному. Та поэма, что меньше всего потеряет в кратком пересказе, вовсе не обязательно лучше другой.

А именно ее использование в «Беовульфе» — драматическое, при описании прозорливости героя Беовульфа, а также в качестве важной составляющей традиций, касающихся двора Скильдингов, того мифологического фона, на котором происходит развитие героя, — в более поздние времена для этой цели использовался бы двор Артура. Еще одна возможная аллюзия содержится в письме Алкуина к Сперату [90]: см. «Видсида» Чемберса [Chambers R. W. Widsith : a study in Old English heroic legend. Cambridge University Press, 1912], p. 78.

Возможно, eald geneat [старый соратник] использовал именно эти слова, но, тем не менее (или именно по этой причине), их следует рассматривать не как новообразование, а какдревнюю и почтенную гному [91], уходящую корнями в далекое прошлое.

Слова hige sceal þe heardra, heorte þe cenre, mod sceal þe mare þe ure mægen lytlað [92] — это, конечно, не просто призыв к мужеству. Это не напоминание о том, что судьба благосклонна к храбрым и что упрямый может вырвать–таки победу в самый последний момент (такиемысли встречаются часто, но выражаются по–другому: wyrd oft nereð unfægne eorl, þonne his ellen deah [судьба часто спасает необреченного воина, если его мужество не слабеет]).Слова Бюрхтвольда предназначались для последнего дня, когда надежды уже нет.

Предисловие к переводу Стронга, p. xxviii. См. прим. 3.

Это не совсем верно. Эпитеты, характеризующие Гренделя и допотопных великанов [93],по отношению к дракону не используются.

Он [Грендель] отличается от них во многих важных аспектах (см. ниже).

Я бы предпочел сказать, что он живет в северную героическую эпоху, как ее представлял себе христианин, и потому обладает благородством и вежеством, хоть и задуман как язычник.

Так, поэма удостаивается лишь краткого, но несколько презрительного отзыва в недавней (несколько презрительной) статье доктора Уотсона «Эпоха Беды» в книге «Жизнь, время и произведения Беды» под редакцией А. Гамильтона Томпсона, 1935 [Dr. Watson, ‘The Age of Bede’. In Bede, His Life, Times, and Writings / ed. A. Hamilton Thompson, 1935].

«Темные века» [The Dark Ages], p. 57.

Если рассматривать период в целом. В отношении отдельных людей дело могло обстоять по–разному. Безусловно, существовали все оттенки спектра — от глубокой учености и мудрости до бессвязных суеверий или полного невежества.

Отсутствие очевидных анахронизмов (которые встречаются, например, в «Юдифи» — где героиня может упоминать в своих речах Христа и Троицу), как и отсутствие всех неоспоримо христианских имен и терминов, естественно и вполне сознательно. Следует отметить, что существует разница между авторским комментарием и содержанием прямой речи персонажей. Два главных героя, Хродгар и Беовульф, также различаются между собой. Таким образом, единственные отсылки к Писанию — упоминания Авеля (строка 108) и Каина (108, 1261) встречаются там, где звучит комментарий самого поэта. Персонажам теория о происхождении Гренделя неизвестна: Хродгар говорит, что не знает, кто породил Гренделя (1355). Изображение великанов (1688 и далее) действительно подается в библейских терминах. Но это говорит только о том, что автор отождествлял местные предания с библейскими, и придал своей картине библейский колорит, так как считал библейский вариант более правдивым из двух. Если дело обстоит так, именно такая версия могла бытовать в глубокой древности, когда был выкован меч, в особенности потому, что ковавшие его wundorsmiþas [чудесные кузнецы] как раз и были великанами (1558, 1562,1679); уж они–то наверняка знали истинное предание. См. прим. 25.

Истинное сходство между «Энеидой» и «Беовульфом» заключается в постоянном присутствии чувства многослойной древности и естественным образом сопутствующей ему суровой и благородной меланхолии. Именно это роднит их между собой и отличает от более одномерной, хоть и более яркой ткани повествования у Гомера.