Алексей Цветков - Антология современного анархизма и левого радикализма

Во-вторых, такая демократическая диспозиция социальной жизни была бессмысленной без децентрализации. Пока институциональная структура демократической жизни могла быть сведена к сравнимым, человеческим масштабам, которые были понятны всем, демократия с трудом могла достичь настоящей формы участия. Новые единицы социальных отношений должны были развиваться, и должны были быть основаны новые пути взаимодействий. Короче, Новые Левые начали нащупывать путь по направлению к новым формам свободы. Но они никогда не шли в развитии этих новых форм дальше конференций, обычно созывавшихся в университетских дворах.

Во Франции во время майско-июньского восстания 1968 г. появились некоторые признаки того, что собрания кварталов созывались в некоторых окрестностях Парижа. Проекты местных сообществ были начаты в Соединенных Штатах, особенно в группах, бойкотирующих арендную плату в коллективах, службах для гетто. Но идея развития новых видов либертарных муниципальных форм как сила, противостоящая превалирующим государственным формам, не укоренилась, если не считать Испанию, где Движение горожан Мадрида играло основную роль в формировании общественного мнения против режима Франко. Хотя требования децентрализации остались важным институциональным девизом, они никогда не принимали осязаемую форму, помимо университетских двориков, где радикалы объединялись вокруг «власти студентов».

Контркультура предлагала свою собственную версию децентрализованных структур в форме коммунарского стиля жизни. 1960-е гг. стали десятилетием par exellence для общин анархического типа, как называли их авторы многих книг, посвященных данному предмету. В городах не меньше, чем за городом, была очень широко распространена организация коммун. Эти образования имели целью не столько развитие новой политики, сколько попытки найти радикально новые пути жизни, которые были бы противопоставлены окружавшим их общепринятым формам жизни. Они были ядром контркультуры. Эти новые пути жизни осуществляли обобществление собственности в отношении с благами жизни, разделение и чередование рабочих заданий, коллективную заботу о детях со стороны обоих полов, радикально новые сексуальные нравы, достижение абсолютных размеров экономической автономии и создание новой музыки, поэзии и искусства, которое бы могли подстричь против шерсти устоявшиеся вкусы в эстетике. Человеческое тело и его украшение, что бы не думал кто -то об установившихся стандартах, стало частью попыток украсить окружающую среду. Экипажи, комнаты, экстерьер зданий, даже кирпичные стены квартирных домов были декорированы и покрыты настенными украшениями.

Тот факт, что целые соседства были по большей части составлены из этих общин, привел к неформальным системам межобщинных ассоциаций и систем поддержки, таких, как так называемые советы племен. Идеал «родства», который контркультура бойко позаимствовала у культур американских индейцев, в основном нашел свое выражение в «родственности» «любви» и широком использовании индейских обычаев, ритуалов и взаимопомощи.

Возникли группы, пытавшиеся жить по этим племенным, действительно, в некоторых случаях разумным анархическим принципам, но их было сравнительно мало.

Многие молодые люди, создавшие контркультуру, были временно изгнаны из среднего класса, куда они вернулись после шестидесятых. Но ценности многих общинных стилей жизни просочились к Новым Левым, которые создали свои собственные коллективы для особых заданий, вроде печатания литературы, управления «свободными школами» и даже центры повседневной заботы. Анархистские термины вроде «группы родства» вошли в моду.

Испанские анархисты развивали эти группы как персональные формы ассоциации в оппозиции ветвям социалистической партии, базировавшимся на местах жительства или работы, но наиболее анархические элементы у Новых Левых смешивались с контркультурными элементами вроде стиля жизни с деятельностью в группах родства, образованных ими.

В-третьих, накопление собственности выглядело смешно. Умение «освобождать» пищу, одежду, книги и тому подобное из универмагов и торговых центров стало призывом и делом чести. Этот менталитет и практика стали так широко распространены, что даже заразили полных условностей людей среднего класса. Грабеж магазинов достиг в шестидесятых размеров эпидемии. Собственность, в общем, виделась чем-то из общественных ресурсов, которые можно свободно использовать общественными в целом или частными «экспропри-ациями».

Эстетические ценности и утопические идеалы, которые были погребены в искусстве так же, как и политические манифестации, предстали сверхъестественно воскресшими. Музеи пикетировались как мавзолеи искусства, произведения которого, как чувствовали пикетирующие, должны быть так размещены в общественных местах, чтобы могли быть доступными для всех желающих. Уличные представления устраивались в самых невероятных местах, таких, как тротуары районов бизнеса; рок-банды устраивали свои концерты на улицах в или публичных скверах; парки использовались как районы для церемоний, или места для дискуссий, или просто жилища на открытом воздухе для полуобнаженных молодых людей, скандально куривших марихуану под самым носом у полиции.

Наконец, воображение западного общества перегрелось образами восстания. Новые Левые стали свято верить в то, что весь мир гранит с насильственным революционным изменением. Война во Вьетнаме мобилизовала толпы и сотни тысяч человек в Вашингтоне, Нью-Йорке и других городах, за которыми последовали сравнимое количество также из европейских городов, — мобилизация людей, которой не бывало со времен Русской революции. Восстания черных гетто стали повсеместными, за ними следовали столкновения между толпами так же часто, как полиция вела счет жизням. Убийства общественных лидеров, таких, как Мартин Лютер Кинг и Роберт Кеннеди, были только самыми общеизвестными из убийств, поглотивших жизни активистов гражданских прав, протестующих студентов и, в одном ужасающем преступлении, черных детей во время церковной церемонии. Эти контракты поставили левый индивидуальный терроризм на повестку дня некоторых движений Новых Левых.

1968 год видел самый эффектный подъем студенческих и черных движений. Во Франции в мае-июне миллионы рабочих бастовали вместе со студентами несколько недель. Эта «околореволюция», как ее называли раньше, аукнулась по миру в различных формах, хотя и с минимальной поддержкой рабочего класса и даже с явной враждебностью американских и немецких рабочих, факт, поставивший печать смерти на пролетарский социализм.