Лев Троцкий - Наша первая революция. Часть I

Киев не представляет в этом смысле исключения.

Во время всеобщей одесской стачки 1903 года [58]солдаты, по сообщению корреспондентов, далеко не всегда оказывались на высоте положения. Так, например, в одном случае поставленные караулом у ворот двора, куда загнаны были демонстранты, они позволили себя убедить не обращать внимания на бегство арестованных через соседние дворы. Таким образом скрылось 100 – 150 человек. Можно было видеть рабочих, мирно беседовавших с солдатами. Были факты отнятия оружия у солдат без особенного сопротивления последних.

Так обстояло дело в 1903 году. После того прошел год войны. Невозможно, разумеется, учесть в цифрах влияние истекшего года на сознание армии. Но не может быть сомнения в том, что это влияние колоссально. Одну из главных сил военного гипноза составляет энергично поддерживаемая в солдатах вера в свою несокрушимость, мощь, превосходство над всем остальным миром. Война не оставила в этой вере ни одного живого места. Солдаты и матросы отправляются на Восток без какой бы то ни было надежды на победу. Но утрата веры в свою несокрушимость означает для армии уже добрую половину неуверенности в несокрушимости того порядка, которому она служит… Одно влечет за собой другое.

Царизм показывает себя во весь рост в нынешней войне, а война – такое событие, которое помимо общего интереса притягивает к себе еще и профессиональный интерес армии. Наши суда ходят медленнее, наши пушки бьют не так далеко, наши солдаты неграмотны, у унтеров нет компаса и карты, наши солдаты босы, голы и голодны, наш Красный Крест крадет, интендантство крадет, – слухи и вести об этом, разумеется, доходят до армии и жадно всасываются ею. Каждый такой слух, точно острая кислота, разъедает ржавчину нравственной муштры. Годы мирной пропаганды не сделали бы того, что делает каждый день войны. В результате остается лишь механизм дисциплины, но бесследно исчезает вера в то, что так нужно, что так может дальше продолжаться… Чем меньше веры в самодержавие, тем больше места для доверия врагам самодержавия.

Это настроение нужно использовать. Солдатам необходимо разъяснить смысл подготовляемого Партией выступления рабочих масс. Нужно новыми и новыми листками закрепить этот смысл в их сознании. Нужно самым широким образом использовать тот лозунг, который может объединить армию с революционным народом: «Долой войну!». Нужно, чтобы к решительному дню офицеры не могли быть уверены в солдатах, – и чтоб эта неуверенность сказывалась отраженной неуверенностью в них самих.

Остальное сделает улица. Она растворит последние остатки казарменного гипноза в революционном энтузиазме народа.

Конечно, стрелять поверх голов легче, чем вовсе отказаться стрелять и отдать свои ружья мятежной массе. Это так. Но переход не так уж велик, как может показаться на первый взгляд. Тот самый солдат, который вчера стрелял в воздух, отдаст завтра рабочему свое ружье, если только получит веру в то, что народ не просто «бунтует», а хочет и может сейчас же, не сходя с мостовых, добиться признания своих прав. Такая вера может быть внушена и будет внушена солдату объемом и энтузиазмом уличной толпы, поддержкой всего населения, вестями об единовременности выступления во всех местах России.

Итак, для того, чтобы политическая стачка пролетариата, превратившись в демонстрацию всего населения, могла стать исходным моментом победоносной революции, необходимо сочувственное настроение в широких кругах армии.

Но главным фактором успеха является, разумеется, сама революционная масса.

За период войны наиболее передовой элемент массы, сознательный пролетариат, не выступал открыто с такой решительностью, которая отвечала бы критическому характеру исторического момента. Но делать отсюда какие бы то ни было пессимистические выводы значило бы обнаруживать политическую бесхарактерность и поверхностность.

Война обрушилась на нашу общественную жизнь всей своей колоссальной тяжестью. Страшное чудовище, дышащее кровью и пламенем, заслонило политический горизонт, вонзило стальные когти в тело народа и терзает его, покрывает его ранами и причиняет ему такую нестерпимую боль, которая на первое время заглушает даже самую мысль о причинах этой боли. Как всякое страшное несчастье, война, со своей свитой фурий – кризиса, безработицы, мобилизации, голода и смерти, на первых порах вызвала чувства подавленности, отчаяния, но не чувства сознательного протеста. Те народные массы, которые вчера еще лежали сырым пластом, никак не влияя на революционные слои, сегодня механическими ударами фактов оказались противопоставлены центральному факту русской жизни – войне. С затаенным от ужаса дыханием весь народ остановился пред своим несчастием. И те революционные слои, которые вчера еще игнорировали пассивные массы и выступали со своим бодрым и сознательным протестом если не против них, то забывая о них, сегодня оказались захвачены общей атмосферой подавленности и сосредоточенного ужаса. Эта атмосфера окутывала их, ложилась свинцовой тучей на их сознание… Голос решительного протеста не возвышался в этой среде стихийного, почти физиологического страдания. Революционный пролетариат, еще не успевший залечить жестокие раны, полученные во время июльских событий 1903 г., оказался не в силах противостоять «стихии».

Но год войны не прошел даром. Война не только придавила на первое время тяжестью своих несчастий всякую революционную инициативу, но и привлекла внимание вчера еще живших стихийной жизнью народных масс к объединяющему всех политическому несчастью и тем самым породила в них – не могла не породить уже одной своей длительностью – потребность осмыслить это ужасное явление, отдать себе в нем отчет. Подавляя на первых порах решительный почин революционных тысяч, война пробуждала политическую мысль бессознательных миллионов.

Истекший год не прошел даром, ни один из его дней не прошел даром. В общественных низах, во всей их толще, шла незаметная, но неотвратимая, как течение времени, молекулярная работа накопления негодования, ожесточения, революционной энергии. Та атмосфера, которою дышит наша улица сегодня, не есть уж атмосфера безотчетного отчаяния, – нет, это атмосфера сгущенного негодования, ищущего средств и путей для революционного действия. Передовые слои народа могут уже сегодня и еще более смогут завтра бросить новый вызов царизму, не только не встречая безучастности широких кругов населения, как было третьего дня, не только не опасаясь, что протест их будет смыт общенародной волной стихийного горя, как это могло еще быть вчера, – сегодня всякое целесообразное выступление передовых отрядов рабочей массы увлечет за собою не только все наши революционные резервы, но и тысячи и сотни тысяч революционных новобранцев, – и эта мобилизация, в отличие от правительственной, будет происходить при общем сочувствии и активной поддержке громадного большинства населения.