Лев Троцкий - Наша первая революция. Часть I

Необходимо развить самую напряженную агитацию в войсках так, чтобы к моменту стачки всякий солдат, который будет отправлен для усмирения «бунтовщиков», знал, что перед ним стоит народ, требующий созыва Всенародного Учредительного Собрания.

Мюнхен, 20 января (2 февр.) 1905 г.

…Каким всепобеждающим красноречием обладают факты, – и какими бессильными в сравнении с ними являются слова!..

Масса заявила о себе. Она зажгла сначала революционные вышки на Кавказе, она столкнулась затем грудью в незабвенный день 9 января с царскими гвардейцами и казаками на улицах Петербурга, она наполнила шумом своей борьбы улицы и площади всех промышленных городов…

Эта брошюра писалась до бакинской стачки. Она была набрана до петербургского восстания. Многое из того, что в ней сказано, устарело, хотя прошло только несколько дней. Мы оставляем ее без изменения, иначе ей никогда не появиться. События идут за событиями, история работает более проворно, чем печать. Политической литературе, особенно зарубежной, приходится давать не столько прямые директивы, сколько ретроспективные обзоры.

Брошюра исходит из критики либеральной и демократической оппозиции – и приходит к политической необходимости и исторической неизбежности восстания масс. «Революционная масса есть факт», повторяла социал-демократия в тот период, когда шумные банкеты либералов, казалось, так ярко оттеняли политическое молчание народа. Либеральные умники скептически поводили губами; прикомандировавшие себя к либералам «демократы» преисполнились несносного высокомерия и до такой степени решительно вообразили себя вершителями судеб, что некоторые «горе-революционеры» не нашли ничего лучшего, как за спиной молчащего народа вступить в сделку с этими оппортунистами и скептиками. Нелепый, бессодержательный, никого ни к чему не обязывающий, ни на какие действия не рассчитывающий «блок», сочиненный в Париже, [60]был продуктом недоверия к массе и к революции. Социал-демократия не вступила в этот «блок», ибо ее вера в революцию датирует не с 9 января 1905 года.

«Революционная масса есть факт», – повторяла социал-демократия. Либеральные мудрецы презрительно пожимали плечами. Эти господа считают себя трезвыми реалистами – только потому, как известно, что не способны учитывать действие больших причин и ставят себе задачей играть роль приживалки при каждом мимолетном политическом факте. Они кажутся себе трезвыми политиками, несмотря на то, что история презрительно третирует их мудрость, рвет в клочки их школьные тетрадки, одним движением уничтожает их чертежи и великолепно издевается над их глубокомысленными предсказаниями.

«Революционного народа в России еще нет»…

«Русский рабочий культурно отстал, забит и (мы имеем в виду, главным образом, рабочих петербургских и московских) еще не достаточно подготовлен к организованной общественно-политической борьбе».

Так писал г. Струве в своем «Освобождении». Он писал это 7 января 1905 г. {14} 14 Эта статья была помещена в N 63 под названием: «Насущная задача времени». , за два дня до раздавленного гвардейскими полками восстания петербургского пролетариата.

«Революционного народа в России еще нет».

Эти слова следовало бы выгравировать на лбу г. Струве, если б его лоб и без того не походил уже на надгробную плиту, под которой покоится так много планов, лозунгов и идей – социалистических, либеральных, «патриотических», революционных, монархических, демократических и иных – всегда рассчитанных на то, чтобы не слишком забежать вперед, и всегда безнадежно отсталых…

«Революционного народа в России нет», сказал устами «Освобождения» русский либерализм, успевший убедить себя в течение трехмесячного периода, что он – главная фигура политической сцены, что его программа и тактика определяют всю судьбу страны. И не успело еще это заявление дойти по назначению, как телеграфная проволока разнесла во все концы мира великую весть о начале русской народной революции.

Да, она началась. Мы ждали ее, мы не сомневались в ней. Она была для нас в течение долгого ряда лет только выводом из нашей «доктрины», над которой издевались ничтожества всех политических оттенков. В революционную роль пролетариата они не верили, – зато верили в силу земских петиций, в Витте, в «блоки», соединяющие нули с нулями, в Святополка-Мирского, в банку динамита… Не было политического предрассудка, в который бы они не верили. Только веру в пролетариат они считали предрассудком.

Но история не справляется с либеральными оракулами, и революционный народ не нуждается в проходном свидетельстве от политических евнухов.

Революция пришла. Уже первым взмахом своим она перенесла общество через десятки ступеней, по которым в мирное время приходилось бы карабкаться с остановками и передышками. Она разрушила планы стольких политиков, которые осмеливались вести свои политические счеты без хозяина, т.-е. без революционного народа. Она разрушила десятки суеверий и показала силу программы, рассчитанной на революционную логику развития масс. Достаточно взять один частный вопрос: вопрос о республике. До 9 января требование республики должно было казаться всем либеральным мудрецам фантастическим, доктринерским, нелепым. Но достаточно оказалось одного революционного дня, одного грандиозного «общения» царя с народом, чтобы идея конституционной монархии стала фантастической, доктринерской и нелепой. Священник Гапон [61]восстал с идеей монарха против реального монарха. Но так как за ним стояли не монархисты-либералы, а революционные пролетарии, то это ограниченное «восстание» немедленно же развило свое мятежное содержание в кличе «долой царя!» и в баррикадных боях. Реальный монарх погубил идею монархии. Отныне демократическая республика – единственный политический лозунг, с которым можно идти к массам.

Революция пришла и закончила период нашего политического детства. Она сдала в архив наш традиционный либерализм с его единственным достоянием: верой в счастливую смену правительственных фигур. Глупое царствование Святополка-Мирского было для этого либерализма эпохой наивысшего расцвета. Царский указ 12 декабря [62]– его наиболее зрелым плодом. Но восстание 9 января смело «весну», [63]поставив на ее место военную диктатуру, и дало пост петербургского генерал-губернатора генералу Трепову, [64]которого либеральная оппозиция только что спихнула с места московского полицеймейстера.

Либерализм, ничего не желавший знать о революции, шушукавшийся за кулисами, игнорировавший массу, рассчитывавший на свой дипломатический гений, сметен. С ним покончено на весь революционный период.