Максим Сбойчаков - Они брали рейхстаг

Пятницкий принес завтрак. Вид у него сияющий, как в праздник.

– У кухни связисты рассказывают, что наши справа и слева от Варшавы форсировали Вислу, – поспешил обрадовать комбата.

– Хорошо! Хватит польский лес «буржуйками» отапливать!

Зазуммерил телефон. Неустроев снял трубку. Говорил командир полка: быть в полной готовности!

– Ну, Петр, побыстрей завтракай – и всех командиров ко мне.

Пятницкий схватил ушанку и бросился к выходу:

– Побегу! Не до еды, товарищ капитан.

Быстро опустела Дубовая роща. Вот и Висла. Лед исковеркан снарядами. Батальон идет по мосту, наведенному саперами. Бойцы с любопытством поглядывают на ледяные нагромождения. Всюду полыньи. Вот-вот, кажется, начнется ледоход и вздыбленные льдины понесутся в море. А ведь до весны еще далеко…

Вступили в Варшаву. Да, совсем не такой мечтали воины увидеть польскую столицу. За войну всего насмотрелись, казалось, сердце уже ни от чего не содрогнется. А тут не выдержало.

Вместо города – груды битого кирпича, кучи мусора. Ни одного уцелевшего дома. Не различишь, улицей идешь или дворами. Часто путь преграждают обломки стен, остовы домов. Видно, изнутри взрывали. Упорно, методически.

Наступающие сумерки делают картину еще более мрачной. Чернеют проломы в стенах. Руины похожи на горы после землетрясения. Кажется, все живое погребено под развалинами.

– А мы-то мечтали побывать в красавице Варшаве, – услышал Берест чей-то простуженный голос.

– Да, вот тебе и прогулка по проспекту, и поцелуи гордых полячек».

Берест подумал о солдатах 1-й армии Войска Польского, участвовавших в боях за свою столицу. Если нам невмоготу, то каково им?… Сможешь ли ты подняться из руин, Варшава? Страшно тяжело, но ты должна подняться. Должна! Мы поможем тебе.

Поругана польская земля. На ней фашисты воздвигли печи Майданека и Освенцима. Не останови мы адскую их работу – и Гитлеру удалось бы осуществить политику полного истребления польского народа. А сколько в этих печах погибло русских, украинцев, евреев, чехов, болгар, французов!..

«Ну, изверги фашистские, трепещите! За все сполна получите!.. – стиснул зубы замполит. – Кровь за кровь!»

Через несколько дней, когда немецкая граница была совсем рядом, его вызвали на совещание в политотдел дивизии.

Уже первые фразы начальника политотдела дивизии подполковника Артюхова взволновали Береста, заставили задуматься:

– Объявляю обращение Военного совета…

Прочитав обращение, он категорически предупредил, что в связи с переходом границы Германии советские войска не должны применять никакого насилия к немецкому населению. Неторопливо и подробно он объяснял, что надлежало сделать в первую очередь политработникам и командирам, чтобы смысл обращения дошел до каждого воина. Рекомендовал провести коллективные и индивидуальные беседы, собрания, митинги.

– С первых дней войны у советских людей слово «немец» стало отождествляться с понятием «фашист». Этому отождествлению содействовала гитлеровская армия, творившая массовые преступления на нашей земле. Отсюда и лозунг: «Убей немца!»

Не трудно представить, к каким последствиям может привести осуществление этого лозунга при вступлении Красной Армии на территорию Германии. И в нынешних условиях он отвергнут Центральным Комитетом партии как чуждый советской идеологии. Но не надо забывать, товарищи, что у сотен и сотен тысяч наших солдат погибли от рук фашистов близкие. Нужен индивидуальный подход, нужно умное слово, нужно терпеливо и неустанно разъяснять смысл обращения.

В батальон Берест вернулся в ту минуту, когда раскатистое «ура», подобно тому, какое бывает при дружной атаке, потрясло все вокруг. Уж не встречный ли бой? Замполит стремглав кинулся к повороту дороги, прикрытому посадками, и увидел: восьмая рота, шедшая головной, бежала к пограничному столбу! Командир ее, Гусельников, запел «Священную войну». Солдаты дружно подхватили припев: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна…»

К столбу, к которому кто-то уже успел прибить доску со словами «Вот она, фашистская Германия!», мчались бойцы и из других рот, потрясая автоматами и винтовками, подбрасывая шапки. И у всех в глазах одно: «Дошли! Теперь держитесь, гады!»

«Да, нелегко будет разубедить людей», – подумал Берест.

– Поздравляю вас, дорогие соратники, с выходом на границу фашистской Германии, – громко и торжественно произнес он, собрав людей на митинг тут же, у пограничного столба.

В ответ прогремело троекратное «ура».

– Прежде чем вступить на германскую землю, – продолжал замполит, – познакомимся с обращением Военного совета…

Пересказав содержание документа, Берест пояснил:

– Мы пришли на эту границу с песней, родившейся в самом начале войны. С песней, которая зовет к ярости, но не к животной ярости, а благородной. Пусть Германия увидит солдата нового мира, умеющего и в ненависти блюсти свою честь и достоинство!

Берест попросил желающих высказаться, но никто не брал слова. Недавнюю радость словно ветром сдуло. Солдаты угрюмо молчали. Наконец слова попросил Илья Сьянов.

– О чем думы, товарищи? Разве среди нас есть хоть один, кто помышлял убить в Германии невинного старика, старуху или ребенка? Чуждо все это нам, советским людям. Мы и на немецкой земле останемся освободителями. Предлагаю сделать такое добавление к надписи на этой доске: «Недолго осталось ей быть фашистской».

Возгласами одобрения встретили слова Сьянова. Но когда слова попросил Бодров, со всех сторон посыпались реплики:

– Знаем: братался с ними!

– К тебе в Архангельск фашисты не врывались!

– Во-во! А у меня ни кола ни двора не осталось. Жену с ребятами убили.

– А у меня мать и отца за то, что я в армии…

– Гражданские немцы тоже помогали фашистам!

– Верно! И отвечать должны!..

Старый солдат растерянно озирался, отыскивая глазами тех, кто выкрикивал эти гневные слова.

Взгляд Бодрова задержался на Пятницком, стоявшем невдалеке от повозки, служившей трибуной. Лицо у Петра злое, непримиримое. На дороге появилась колонна пленных. Пятницкий угрюмо кивнул в их сторону:

– Пошел бы ты лучше к ним. Может, и «братыша» твоего ведут.

Кому-нибудь другому Бодров на такую резкость сумел бы ответить. Пятницкому не захотел. Понимал, как трудно тому пылающую в груди ненависть погасить. И Федор Алексеевич решил разрядить обстановку:

– Пожалуй, ты прав. Пойду поищу. Может, и найду его.

И когда подчеркнуто неторопливой походкой он направился к колонне пленных, раздался дружный хохот чуть ли не всего батальона. Даже пленные смутились и стали оглядываться: что смешного нашли в них русские.

Потребовалось немало времени, пока все улеглось. Митинг продолжался.