Фредерик Поттешер - Знаменитые судебные процессы

Итак, за отсутствием именитых адвокатов утром 28 марта 1310 года фруктовый сад парижского епископа заполняют безвестные сержанты и рыцари, громко вопящие о своей невиновности, о невиновности своего ордена, об ужасах пыток.

Епископы папского трибунала слегка обеспокоены, они требуют подкреплений. Готовые вмешаться солдаты пока еще стоят за стеной сада. Бальи стараются успокоить толпу рыцарей, которые кричат все разом, вознаграждая себя за трехлетнее молчание.

Несмотря на весь этот гам, одни из епископов начинает читать по-латыни одиннадцать пунктов обвинения. Этот длинный и страшный перечень— произведение Гийома де Ногаре; с каждой фразой, с каждой минутой рыцари делаются все молчаливее, все мрачнее, все решительнее.

Когда чтение кончается, им предлагают перевести текст с латинского языка на французский. Снова раздаются возмущенные крики.

— Хватит с нас и латыни! — в бешенстве кричат тамплиеры. — Нам неохота слушать такие гадости еще и по-французски. Все, что тут сказано, — ложь и мерзость!

Чтобы внести некоторый порядок в прения сторон, трибунал предлагает рыцарям выделить доверенное лицо, которое будет говорить от их имени. Новый взрыв негодования.

— Лучше бы нас пытали по доверенности! — кричит один из братьей.

Рыцари, естественно, назначают своим представителем Пьера де Булоня. Он в свою очередь выбирает нескольких грамотных тамплиеров, чтобы те помогали ему. Один из них Рено де Провен— командор Орлеанский. Другой — Эмери де Вилье-ле-Дюк, простой рыцарь. Остальные капелланы. Все они перенесли пытки. Все готовы отказаться от сделанных признаний. Они безотлагательно берутся за дело, пункт за пунктом отвечают па обвинения, составляют записки и красноречивые петиции.

Две недели спустя после этого достопамятного дня «адвокаты» ордена, убедившись, что они по-прежнему подвергаются давлению и что некоторым из них грозят смертью, направляют судьям ходатайство, которое зачитывает перед папским трибуналом Пьер де Булонь:

«Если братья тамплиеры говорили, говорят пли скажут в будущем, пока они находятся в тюрьме, что-либо могущее послужить уликой против них самих или против ордена Храма, это не наносит ущерба означенному ордену, поскольку общеизвестно, что они говорили или будут говорить либо по принуждению, либо по наущению, либо из корысти—то есть подвигнутые уговорами, деньгами или страхом. Они заявляют, что докажут это в свое время в положенном месте, когда будут совершенно свободны… Они просят, взывают и ходатайствуют о том, чтобы при рассмотрении обстоятельств дела в зале не присутствовал и не мог их слышать никто из мирских, ни иной человек, в чьей честности можно справедливо усомниться…»

Эти слова много говорят об атмосфере, царившей в зале суда. Перед тем как выступить, защитники озираются, желая убедиться, что поблизости нет королевского шпиона, и если видят новое лицо, то нередко отказываются давать показания. Они знают, сколь тяжкие минуты придется пережить вечером, по возвращении в тюрьму. Бальи и тюремщики все чаще запугивают и притесняют их. Знатные придворные, королевские советники, легисты не стесняются предлагать им деньги или обещать свободу за то, чтоб они отказались защищать орден. Иные из рыцарей, обессиленные всем пережитым, соглашаются. К концу марта один из защитников, Раймон де Воссиньяк, внезапно исчезает. Прошел слух, будто его тайно содержат в темнице дворца Сите. Потом в один прекрасный день он появляется на судебном заседании. Hа нем больше нет плаща тамплиеров. Когда члены трибунала спрашивают, правда ли, что «люди короля недостойно содержали его в темнице», Раймон де Воссиньяк надменно отвечает:

— Вовсе нет! Меня содержали прилично, со ответственно моим потребностям. Обо мне заботятся.

Член трибунала: Вы все еще хотите защищать орден?

Брат Раймон: Вовсе пет! Если бы я хотел защищать орден, то не снял бы одежду тамплиера!

Глубоко оскорбленный Пьер де Булонь сочиняет новую жалобу, в еще более резком тоне:

«Тюрьма и пытка убили многих из нас; другие на всегда останутся калеками. Немало и таких, кого принудили оговорить самих себя или свой орден. Эти насилия и муки полностью лишили их свободы воли, лучшего, что есть у человека… Чтобы заставить их плести небылицы, давать ложные сведения, им показывали письма с королевской печатью, — письма, обещавшие личную неприкосновенность, жизнь, свободу, заверяли, что обеспечат их будущее, и при этом твердили, будто орден окончательно осужден».

На этот раз Пьер де Булонь не просто защищает орден тамплиеров. Он выступает с настоящим обвини тельным актом против методов, применявшихся людьми короля, а заодно и против самого короля Филиппа. Епископов начинает беспокоить то, какой оборот принимает дело. Орден снова поднял голову. Более того, защита с каждым днем добивается новых успехов, выявляя ошибки в ведении следствия, доказывая нелепость некоторых обвинений и настойчиво напоминая, что за пределами французского королевства, В котором царит страх, ни от одного тамплиера еще не слышали никакого «признания»,

Гийом де Ногаре не намерен терпеть все это. Двенадцатого мая он добился от Филиппа де Мариньи, епископа Санского, чтобы епископский трибунал этого города осудил и признал неисправимыми отступниками защитников ордена — всего пятьдесят четыре человека. В тот же вечер несчастные были публично соложены у ворот Сент — Антуан, Среди тамплиеров это вызвало смятение. Уже на следующий день перепуганный Эмери де Вилье-ле-Дюк умоляет членов трибунала не сообщать людям короля, что он опроверг свои прежние показания.

— О, если мне пригрозят костром, и не выдержу! Я слишком боюсь смерти! Я признаюсь, что убил самого господа бога, если от меня этого потребуют!

В тот же день десятки тамплиеров ринулись в епископский дворец, чтобы сообщить о своем отказе защищать орден.

Тогда Пьер де Булонь требует, чтобы папский трибунал ходатайствовал перед королем о соблюдении прав защиты, об охране безопасности тех, кто, отвечая па призыв папы, согласился защищать орден. Епископы несколько минут совещаются, спорят. Некоторые возмущены поведением Филиппа де Мариньи. Но в конце концов они объявляют себя неправомочными.

— Это дело касается епархиальных властей, — говорят они. — Каждый епископ в пределах своей юрисдикции может действовать так, как считает нужным!

Заседание закрывается. Члены трибунала предлагают защитникам явиться завтра в восемь часов утра.

Пьер де Булонь знает, что игра проиграна. Но в то время, как стражники заковывают его в кандалы, он в последний раз бросает вызов трибуналу:

— Я не отступлю! Если понадобится, я напишу папе! Я добьюсь отмщения за несчастных братьев, которых вы сожгли!