Александр Лурье - Поколение дороги

Описание у Л. Вершинина является настолько мощным и мастерским средством, что успешно подменяет собой не только сюжет, но и психологию. "Мое дело рассказать, а дать рассказанному нравственные и прочие оценки дело читателя", — как бы заявляет автор. Неким фанатичным поклонникам контрастных, черно-белых толкинско-крапивинских миров такая позиция может показаться имморализмом. Мир неопределенных оттенков, конечно, не настолько детерминирован, как им бы хотелось, но все же не стоит забывать, что время от времени "черт становится богом, а чет превращается в нечет". Правда, для фанатиков такие перемены, как правило, незаметны.

Возвращаясь к Вершинину, замечу, что он пишет для зрелого читателя, способного оценить авторские намеки и реминисценции и не нуждающегося в прогорклом морализаторстве на тему "Что такое хорошо и что такое плохо". Может и впрямь, если долго говорить человеку: "Ты — свинья!", то со временем он захрюкает. Тут, впрочем, дело еще и в самом человеке, который с такой легкостью перевоплощается.

Но если свинье твердить изо дня в день: "Се человек!", то, боюсь, разговаривать по-человечески она все же не станет. И не потому, что не захочет. Просто не сможет.

Обучать читателя стоит не отделению зерен от плевел, а способности размышлять.

Правда, размышляющий, несмотря на все противодействия и запреты, может со временем додуматься, что вещи, спокон веку именуемые «Добром» и «Злом» на самом деле таковыми не являются — и сделать соответствующие теоретические и практические выводы. Подобная история произошла в одной, не понаслышке мне знакомой стране. Там, впрочем, налюбовавшись на полезшие со всех щелей и малин кувшинные рыла и свиные хари, сделали оригинальный вывод, что во всем виноваты размышления и размышляющие, а если б не задумываться и не рефлексировать, то с песней, улыбкой да энтузиазмом через пару-тройку пятилеток преобразовали бы свинью в Нового Человека. Или наоборот — это уж как звезды встанут. На кремлевских башнях.

Оставим моралите моралистам, а сами вернемся к литературе, дело которой не давать директивы как быть, а рассказывать, как оно есть. Или как она видит то, что есть. Вершинин ведь не квазиреалист-чернушник, нагнетающий трагедию на пустом месте. Но и не украшатель, не лакировщик действительности. Он — Поэт и этим все сказано. Как и любой Поэт, он стремится к идеалу. Правду жизни, тьму низких истин он не подменяет возвышающим обманом, он лишь видит людей и события совершенными и законченными. Попробую пояснить свою мысль. Законченность героя у Вершинина не свидетельствует о превращении его в манекен из папье-маше, в застывшую в игре «Замри» картонную дурилку. Персонаж не становится однозначным и предсказуемым, ему ведомы и страхи, и упреки. Но все же он чуть лучше, умнее, красивее, привлекательнее, интереснее и обаятельнее чем люди вокруг нас. Это чуть и является тем компонентом творчества, той искрой божьей, которая делает искусство близким жизни, при этом, не позволяя им смешиваться.

Вообще, взаимосвязь искусства и жизни для российской словесности тема хроническая в силу абсолютной нелеченности. Жизнь побаивается Литературы, почитая ее видом Магии и на этом беспочвенном, хоть и лестном основании изничтожает наиболее талантливых магов, где и когда только возможно, не считаясь с затратами. Зная о столь губительных проявлениях, Литература иногда отказывается от себя самой, пытаясь заискивать и прогибаться перед массой читателей-"бовбаланов". Последние награждают подобную понятливость "баблом и голдяхой", а, на худой конец, жестяной короной на очередном Всепьянейшем Соборе.

Такие вот национальные особенности любви к изящной словесности.

Я уже замечал, насколько своеобразно некоторые понимают свободу слова в русском Интернете — она присуща только одним, раз и навсегда определенным персоналиям, а для всех остальных — весьма условное архитектурное излишество, которым можно премировать, но ведь можно и лишить… А в обычной, не виртуальной российской действительности, до сих пор считается хорошим тоном читать между строк, выискивать эзопов язык и потом немеряно обижаться.

Опять же, национальные особенности современных обиженных не только в том, что их, по меткому выражению, сексуально и транспортно используют, но и в том, что они сразу же пытаются перевести свои словесно не формулируемые обиды — по понятиям — в 9 грамм свинца или другой, тринитротолуоловый, эквивалент. А как еще простому бычаре с магами бороться?!

Одним словом, Данте повезло. Если бы он писал свою "Божественную комедию" на богатом современном российском материале, то, в лучшем случае, она бы вышла в свет со звездочками на месте многих имен. А ведь эти имена только благодаря таланту Данте и остались в истории! Советую «обиженным» призадуматься об этом; лучше уж такая известность, чем полное забвение…

Но, что самое любопытное, пытливые зоилы обнаруживают аналогии и намеки даже там, где их и в помине нет — видимо, все же хочется быть ну хоть как-нибудь упомянутыми! Роман Л. Вершинина не настолько прямолинеен и мелок, чтобы читать его как сиюминутный газетный фельетон. Поэту ровно столько же дела до реалий, сколько реалиям до Поэта. Если в первой части «Сельвы» автор бывал ироничен и, местами, саркастичен, то в "Сельве — 2" он шалит и резвится, как дитя на лужайке — шутливо и не злобно. Временами ему удается передать читателям то веселое и бесшабашное собственное настроение, в котором писал книгу.

Своей гипертекстуальностью книга Л. Вершинина не уступает творениям прославленного М. Павича. Текст «Сельвы» насыщен не просто разноуровневыми реминисценциями, а скорее даже линками на исторические и литературные события и персоналии. Если, по Платону, вещный мир — лишь неточное отображение мира идей, то «Сельва» — не более, чем авторское отражение реального мира 1/6 части теперь уже неизвестно чего вообще. Грех, конечно, отражать такое, но в чем виновато зеркало?! "Каждый пишет, как он слышит…"

А слуху Льва Вершинина, слуху Поэта внятны "и гад подводных тайный ход, и дольней лозы увяданье". И потому хотя он пишет и немного, но хорошо — в отличие от вышеупомянувшихся плодовитых сериальщиков, размазывающих по белой, газетного качества бумаге сопли, кровь и другие человеческие ликворы, — и хочется читать все новые и новые его книги. Поэтому, дойдя до последней страницы романа "Сельва умеет ждать" уже сам ожидаешь и, более того, жаждешь продолжения. Кстати, "Сельва требует продолжения" — как вам понравится такой заголовок?!

Является ли Власть и все связанное с ней имманентным Злом? Ответ на это пытается дать один из наиболее многообещающих молодых авторов.