Александр Горянин - Мифы о России и дух нации

Вопрос о том, каким европейским примерам надлежало следовать России (а она не следовала) — благодарный вопрос. Но сперва маленькое отступление. Читаю в «Книжном обозрении» интервью владельца нового издательства. Молодому энтузиасту присущи широкие академические интересы. Не страшась убыточности подобных затей (вопрос о зарубежных грантах умело обходится), он хочет раскрыть российскому читателю глаза на его собственную историю, выпустив переводы ценнейших и несправедливо замолчанных «у нас» работ. В списке замолчанных авторов я вижу Карла Виттфогеля и Тибора Самуэли.

Желание издать по-русски Самуэли и Виттфогеля — это примерно то же, как если бы в Англии кто-то решил сегодня перевести труд Блюмина И.Г. и Дворкина И.Н. «Миф о «народном капитализме»» (М., 1957). Книги Виттфогеля и Самуэли [152]— рыхлые науковидные фельетоны, безнадежно устаревшие задолго до своего сочинения. Оба автора уверяют, повторяя Маркса, что русская государственность плохая, и знаете почему? Потому что по природе своей татарская и (или) восточная. Возможно, вплоть до середины только что ушедшего века еще было допустимо считать подобные словосочетания очевидностями (и то лишь на самом глухом Западе), но с тех пор многое переменилось. Если Маркс простодушно ставил знак равенства между восточным и плохим, то сегодняшнего автора непременно попросят пояснить данную мысль. Историки во всем мире давно перешагнули и забыли невежественное марксово положение об «азиатском способе производства» , хотя в СССР по этому поводу даже затевались какие-то вялые дискуссии.

Примитивный взгляд на «Восток» как на нечто единообразно-деспотическое давно уже неприличен. Можно ли одной краской «деспотизма» мазать Китай, Индию, Японию, персов, арабов? А как быть с военно-феодальными демократиями, общинными демократиями кочевников, выборными организациями жителей орошаемых земель? Кстати, если бы княжества Руси действительно восприняли золотоордынские традиции, то мы вправе были бы искать в русской политической практике после XIII века следы влияния Великой Ясы, весьма толерантного свода законов Чингиз-хана.

В любом углу мира боролись и борются одни и те же противостоящие тенденции, отливаясь в очень похожие (как сюжеты сказок у разных народов) формы общественного устройства: вече и стортинг; русские «складнические деревни» XVI–XVII веков и Gehoferschaften Рейнской области XIV–XVIII веков; французский и японский абсолютизмы. И так далее.

Сравнивая средневековые города-республики Северной Европы, видишь, что система выборного правления в Новгороде и Пскове были заметно демократичнее, чем в близких, казалось бы, по устройству «вольных имперских городах» Германии. [153]Где Запад, где Восток?

Разве параллельно с парламентаризмом в Европе не развивалось и не совершенствовалось абсолютистское полицейское государство? И коль скоро мы не ставим под сомнение европейские влияния на Россию, то вправе ли мы не замечать влияние абсолютистских примеров? Ведь Петр был младшим современником Людовика XIV. Задним числом легко говорить: из всех европейских примеров России следовало взять за образец для подражания Англию. Но разве не естественно, что, скажем, Екатерине II была ближе Пруссия (к слову, отменившая крепостное право только в 1807 году [154]) или Австрия (отменявшая его постепенно между 1781 и 1848 годами), были ближе абсолютистские княжества ее родной Германии?

Почему так уж ярок должен был быть для людей XVIII века пример парламентской Англии? Надо было обладать необыкновенным политическим чутьем, чтобы уже тогда разглядеть потенциал этой модели. Ее возможности по-настоящему стали раскрываться лишь во второй половине следующего века. Да и сама Англия, чья доля в мировом промышленном производстве составляла в 1750 году всего 1,9 % (доля России равнялась 5 %, Франции — 4 %, германских государств в сумме — 2,9 %, Австрии — 2,9 %; зато львиная доля приходилась на Китай), [155]олицетворяла ли тогда сколько-нибудь серьезный экономический и военный успех, который заставлял бы как-то особенно пристально к ней присматриваться?

Многие авторы [156]убедительно показали, что на протяжении почти всей своей истории английский парламент оставался клубом богатых и влиятельных — менялся лишь состав клуба, вокруг чего, собственно и шла борьба. Парламент ничуть не помешал абсолютизму (согласно ряду историков, деспотизму) Тюдоров. Лишь постепенное снижение имущественного ценза с начала прошлого века и ряд избирательных реформ между 1832 и 1918 гг. (включая введение с 1874 тайного голосования на выборах; наши восторженные западники думают, что на «родине демократии» выборы были тайными и всеобщими всегда) сделали английский парламент и английскую демократию образцом в глазах мира. Но кто мог все это предвидеть за сто и двести лет?

А за триста? Что могло в 1610 г. послужить образцом для Михаила Салтыкова и Боярской Думы? Никак не английская модель. В это время на английском престоле сидел Яков I, беспощадный гонитель пуритан, который произвольно вводил налоги и принудительные займы, раздавал монопольные патенты, а главное, по семь лет не созывал парламент и даже издал трактат о том, что парламент не нужен.

Салтыков располагал куда более убедительными образцами. Посол в Польше в 1601-02, он имел перед глазами пример польской «Посольской избы» — палаты депутатов, не давшей возникнуть в Польше абсолютизму. Боюсь, правда, это не совсем то «западное влияние» , которое обычно имеют в виду. Добрый пример Салтыков мог найти в устройстве чешского сейма, отлично уравновешивавшего интересы городов, панства и витязей (рыцарства) и успешно противостоявшего (опять-таки) абсолютизму. Увы, в 1620 чешские сословия были разбиты при Белой Горе баварцами, что пресекло самый удачно развивавшийся парламентаризм своего времени. Хорошее «западное влияние» , не так ли? Представлять «Запад» как нечто цельное, непротиворечивое и всегда положительное — крайняя наивность.

Год смерти Салтыкова неизвестен, так что, возможно, он дожил до разгона английского парламента в 1629 году. Современникам этот разгон представлялся окончательным.

Но и это еще не все. Разве политическая традиция Европы не ведала склонности к прямой тирании? Sic volo, sic jubeo, sit pro ratione voluntas (так хочу, так велю, вместо доводов — моя воля) — этот принцип пришел не из Персии и не из Китая. Или, следуя логике Самуэли, нам следует объявить Людовика XI, Филиппа II Испанского, Оливера Кромвеля, [157]Гитлера и Муссолини (а из мелких — Салаши, земляка Самуэли) — десантниками из Тартарии?

А сколько антидемократических мыслителей знала Европа, притом блестящих! Кстати, один из них, Жозеф де Местр, живя в 1802–1814 в Петербурге, оказал приютившей его стране услугу совсем не того рода, какую, согласно логике певцов Волшебного Запада, должен был ей оказать просвещенный и приятный во всех отношениях европеец. Жозеф де Местр искренне любил Россию и желал ей добра. И желая добра, вел активную интригу против М.М. Сперанского, против его проектов постепенного освобождения крестьян, против учреждения Государственной Думы. Для де Местра не было ничего страшнее демократии и разделения властей. А интриговать ему было легко — он слыл интеллектуальной звездой Европы, с ним любил беседовать сам император Александр I, к нему прислушивался министр просвещения Разумовский. В том, что в 1812 году Сперанский был отставлен, а проект Государственной Думы на 93 года положен под сукно, есть и заслуга европейца де Местра. (Как немалая заслуга в появлении у нас ленинизма принадлежит европейцу Марксу.) [158]