Майя Кучерская - Наплевать на дьявола: пощечина общественному вкусу

Да, роман страшно затянут, да, образ «гламурного менеджера» разваливается на глазах – он без предупреждения превращается из легкомысленного бонвивана-циника в печального философа и застенчивого романтика, голосом героя «Духless» рассуждающего о смысле жизни; да, чудесная Катя с неправдоподобной стремительностью оказывается… как все. Но упрекать автора во всем этом было бы нелепо. Равно как и морщиться на отсутствие попыток хотя бы слегка обогатить интригу литературным контекстом – положим, срифмовать своего гламур-менеджера с другими отчаянными врунами русской литературы или героями другого времени, хотя бы и Хлестаковым, хотя бы и Печориным (ровесником минаевского героя). А также на никакой язык, незнание смысла слова «англицизм» и то, что проблески искренности, озарявшие «Духless», в «Телках» напрочь исчезли. Нелепо, потому что Сергей Минаев и не ставит перед собой художественных задач. Коммерческие же наверняка будут решены: мода на «гламурную» и ее близнеца – «антигламурную» литературу, самим Минаевым отчасти и введенная, продолжается. И 300-тысячный тираж книги разойдется – без всяких сомнений.

Вместе с тем «The Телки» любопытны не только новыми ноликами, которые появятся на нескольких банковских счетах. Минаев – акын, воспроизводящий то, что видит вокруг. Его новая книга – экспресс-анализ психики молодых российских яппи, их коллективного бессознательного. Автор фиксирует их жизненные принципы, легко исчерпывающиеся рекламными слоганами вроде «Живи легко» или «Позволь себе немного лишнего», коллекционирует их страхи: СПИД, теракты, увольнение, разоблачение. Траектория пути Андрея Миркина проходит как раз через эти точки. Обильный эмпирический материал собран, досье составлено. И хотя подобная литература обречена топтаться в прихожей большого искусства, она и есть та самая плодородная почва, из которой русские Бальзаки (захоти они!) вырастят свои «Утраченные иллюзии», свои настоящие художественные романы.

Сергей Минаев. The Tелки. М.: АСТ, Астрель, 2008.

Трудно отделаться от ощущения, что Евгений Гришковец написал этот роман на спор. Возможно, на спор с самим собой. Пьесы, два сборника рассказов, повесть и маленький роман смог – слабо теперь большой? Основательный, толстый, как у взрослых. «Да легко!» – отвечает этот небритый человек, делая характерный жест рукой. Садится за стол – и пошло-поехало. 576 страниц, и тираж 50 тысяч экземпляров.

Начнем с достоинств проделанного труда. У романа отличное, цепляющее именно своей простотой название. По его тексту рассыпано немало точных житейских наблюдений. Книга, как и вся проза Гришковца, четко проартикулирована: наполняющие ее рассуждения и диалоги хорошо зазвучали бы со сцены. Прозрачный синтаксис, легкий слог, занимательные микросюжеты – чего ж еще? Да, в общем, немного. Например, редактора, который попросил бы автора притормозить и сократить книжку хотя бы вдвое.

В опубликованном виде роман – сплошная тавтология и кружение на месте. Куда ни двинешься – попадешь туда же, захочешь взлететь – уткнешься в асфальт. Сюжетных кругов, по которым Гришковец направляет читателя, три. Круг номер один. Старшая и любимая подруга главного героя, бизнесмена Миши, покончила жизнь самоубийством. Миша мучительно пытается выяснить, что случилось с милой и симпатичной Юлей, зачем ей было сводить счеты с жизнью. Круг номер два – несколько Мишиных друзей, тоже крайне полезных с точки зрения заполнения страниц. Поскольку с ними можно выпивать и закусывать в ресторанах и ночных клубах, ходить два раза в неделю «на спорт», неутомимо спорить о женщинах, способах расслабиться и настоящей мужской дружбе. Круг третий – работа. И вот тут Гришковец все же добавляет красок в сочиненный им мир цвета асфальта, придумывая своему герою необычную профессию.

Мишина фирма изготавливает дорожные знаки. И сам Миша на очередных посиделках произносит шутливый спич о пользе дорожных знаков, «понятность и даже эмоциональность» которых его «поражает». А еще дорожный знак – результат работы не одного человека, а целой цивилизации и никогда не портит пейзажа.

Примерно по таким же критериям Миша оценивает и окружающих его людей, больше всего любя в них четкость и полезность. Кто-то, как, например, несчастная Юля, нужен ему для того, чтобы его выслушивать и сочувствовать. Кто-то – чтобы согревать его быт. Кто-то – чтобы помогать по работе. Не зря приятней других Мише оказываются те, кто просто «умеет себя вести»: «вот вовремя пришел, сказал все только по делу, улыбнулся, попрощался и ушел, даже раньше намеченного, – значит, приятный и, скорее всего, умный человек».

И автор практически не иронизирует над подобным подходом, потому что, кажется, вполне с ним солидарен. Во всяком случае, своих персонажей он конструирует по тому же принципу: их внутренний мир должен быть не сложнее дорожной схемы, а присутствие в романе исключительно функционально. Оттого-то они так и напоминают человечков на дорожных знаках. И спор оказывается проигран, большая книга получилась, но – вот как у взрослых – нет. Стоп, машина.

Евгений Гришковец. Асфальт. М.: Махаон, 2008.

Критик Павел Басинский, автор взвешенной и глубокой биографии Максима Горького, вышедшей недавно в серии ЖЗЛ, дебютировал в большой прозе. Наше литературное сообщество консервативно и подобные позиционные прыжки воспринимает настороженно. Но к эксперименту Басинского, похоже, отнеслось благосклонно – только что его дебютный роман вышел в финал премии «Большая книга», пройдя двойной экспертный фильтр.

И выделять это сочинение есть за что. «Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина» – проект, во всяком случае, грандиозный. Басинский возводит памятник русскому классическому роману, а заодно и его современным перепевщикам и пародистам. Во многом перед нами плод работы скорее профессионального читателя, чем писателя.

Начинает Басинский как совершеннейший Борис Акунин – мистическим детективом а-ля истории о монахине Пелагии, продолжает как Пушкин, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Чернышевский, Лесков, Горький, а прослаивает действие Пелевиным, Ерофеевым, Сорокиным, Быковым…

Точно раешник, вынимает он из своей покрытой пылью российских дорог шкатулки литературную энциклопедию русской жизни. Русский человек на rendez-vous? Пожалуйте. Дуэль? Нате вам. Утопия? Куда же без нее. Пьяные разговоры за полночь о судьбах России и смысле бытия? Извольте. Деревня, гроза, ливень, березка, дородная баба, стройная красавица, попы, путч 1991 года, хитрые гэбисты и рядовые менты… В полном согласии с русской романной традицией сведены счеты и с литературными обидчиками, Виктором Пелевиным например. Здесь же – издевки над русской конспирологией и над постмодернистами, хотя и сам «Русский роман» типологически текст постмодернистский… Широк русский человек.