Александр Горянин - Традиции свободы и собственности в России

Кстати, почему-то все дружно забыли, что военные поселения — европейский проект, отчасти к тому времени уже осуществленный в Австрии. Идею устроить их в России будущему императору внушил его воспитатель, швейцарец Лагарп, истовый республиканец, либерал и гуманист. Выросший в Чугуевском военном поселении И.Е. Репин пишет в своих воспоминаниях «Далекое близкое»: «Идеально настроенный Лагарпом, Александр I думал осчастливить свой народ, дав ему новые, полезнейшие формы жизни. Он поручил устройство этих форм опытным инструкторам. Казалось, осуществится если не рай, то уж наверно — благоденствие края»71. Почему же, несмотря на полувековые — с 1810 по 1857 — усилия, идеи братства и сотрудничества, «великие идеи гуманистов» (это я опять цитирую Репина) не воплотились в жизнь? Именно потому, что и 150, и 200 лет назад точно так же невозможно было заставить русский народ полюбить коллективные формы жизни, как в советское время — полюбить «коллективное хозяйство» (колхоз).

Если отвлечься от публицистических фантазий о русском коллективизме, легко заметить, что все коллективистские проекты с опорой на коммуну-общину, и — шире — вообще все социалистические проекты, отрицающие частную собственность, пришли к нам из Западной Европы. Разве не француз Прудон провозгласил «Собственность есть кража»? А кто такие Томас Мор, Джерард Уинстэнли, Роберт Оуэн, Уильям Томпсон, Томазо Кампанелла, Шарль Фурье, Этьен Кабе? Кто такой Гракх Бабёф, собиравшийся превратить всю Францию в большую общину по образцу своего родного пикардийского села? И разве не Карл Маркс мечтал о «больших дворцах в национальных имениях в качестве общих жилищ для коммун» (т.е. общин)? Кажется, правда, он забыл объяснить, что такое «национальные имения».

Известный в свое время экономист Михаил Иванович Туган-Барановский (1865-1919) оставил труд «Социализм как положительное учение» — серьезное и одобрительное описание целого ряда жутких замыслов переделки человеческой природы. Особенно интересна в нем глава VI «Коммунальный коммунизм и социализм». Коммунальный — означает общинный, у М.И. это полные синонимы. Две цитаты: «Фурье подробно описывает, какие огромные сбережения получатся, если сотни отдельных маленьких кухонь будут заменены одной огромной кухней», «Государства [по Оуэну] исчезнут и их место займут общины, которые будут заключать союзы друг с другом для исполнения работ, превышающих силы отдельной общины… Хозяйственный труд в общинах будет лежать, главным образом, на молодых людях обоего пола в возрасте 20-25 лет. В возрасте 25-30 лет люди будут отдавать хозяйственному труду только 2 часа в сутки, а затем совсем освобождаться от него». Толковый был господин, этот Оуэн.

Раз уж речь зашла о сельскохозяйственном труде, не упущу напомнить, что провал усилий сделать коллективное сельское хозяйство рентабельным был наиболее явным именно в РСФСР. Не во всех прочих республиках колхозы оказались столь же безнадежной затеей. Форм вполне успешного общинного хозяйствования в мире не так уж мало и сегодня. Это мексиканские «коммуны» и «эхидо», израильские «кибуцы», шведские «коллективы», итальянские «арки». Есть аналоги в Японии, США, Индии, буквально во всех странах Латинской Америки. В свое время очень много писали о коммуне бразильского города Порту-Алегри. А вот в России, как было упомянуто выше, не выжили даже полезные пережитки общинной жизни, подобные узбекскому хашару или белорусской толоке.

Не хочу упрощать. Отдельные удачные опыты коммун имели место и у нас — но то были коммуны, сложившиеся на идейной основе и обязательно вокруг энтузиаста, становящегося мотором всего дела. Хороший пример — коммуна Адриана Топорова. Этот человек с 1912 года учительствовал на Алтае, занимался просветительской работой среди крестьян: устраивал литературные вечера и ставил любительские спектакли в селе Верх-Жилино, открыл воскресную школу для женщин, собрал богатую библиотеку, завоевав безраздельное уважение всей округи. В 1920 году под руководством Топорова два десятка семей сел Косиха, Глушинка и Верх-Жилино учредили коммуну «Майское утро» (отличное название!). Все вопросы коммунары решали сообща, вместе работали и во всем помогали друг другу. Им удалось наладить образцовый быт: чистые дома, прекрасные дороги, детский сад, школу, школьный театр, струнный оркестр, детский хор, краеведческий музей. В течение 12 лет Адриан Топоров ежевечерне(!) проводил в «народном доме» коммуны коллективные чтения книг с их обсуждением, записывая мнения коммунаров. Они прочли и «разобрали» Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Лескова, Льва Толстого, Щедрина, Писемского, Александра Островского, Чехова, Короленко, Леонида Андреева, Горького, Блока, Есенина, Леонова, Валентина Катаева, Всеволода Иванова, Новикова-Прибоя, Мольера, Гюго, Мопассана, Ибсена и множество других писателей. Вечерами в домах коммунаров не было ни души, все собирались в «народном доме». На составленных вместе и устланных шубами столах спали дети, пока их родители вели споры об изящной словесности. В 1930 году Топоров издал трехтомную книгу «Крестьяне о писателях», а еще через три года советская власть прихлопнула подозрительное предприятие, причем его создатель, как водится, угодил почти на 20 лет в сталинские лагеря.

«Майское утро» — плод счастливого стечения обстоятельств. Любая революция внушает мощную, пусть и ложную, надежду создать правильный новый мир взамен поверженного неправильного, и из этой надежды в 20-е годы, что хорошо известно из литературы, родилось множество коммунарских начинаний, выплыли сотни легковерных уездных книгочеев, наслышанных о Морах и Бабефах (уникум Топоров все же не из их числа) и готовых с жаром взяться за дело. Но жизнеспособных коммун, просуществовавших многие годы (подобно «Майскому утру» или коммунам толстовцев) и умерших в сталинские годы не своей смертью, оказалось немного. Почему же, возникшие на идеальных началах правды, справедливости, взаимовыручки, почти все они быстро распадались до всяких государственных гонений? Все потому же: русский — в отличие от израильтянина, мексиканца, шведа, итальянца, японца — способен увлечься идеей фаланстера лишь в самых исключительных обстоятельствах. Он нетерпелив и потому быстро теряет веру в осуществимость идеала.

Подозреваю, что и «Майское утро» дожило аж до сталинской коллективизации лишь благодаря своей необычной литературной составляющей. А толстовцы? Разве их хозяйственная организация и жизненный уклад — не порождение литературного гения? Мы все-таки литературоцентричный народ, причем не только в верхушке нации, но и — со времен усвоения народом Псалтири — вплоть до придонного слоя72.