Иван Шевцов - Соколы

— Саша, юбиляр хотел бы услышать твой голос: Огнивцев легко кашлянул в кулак, уже был готов встать. Но вдруг его жена Анна Мелентьевна упредила решительным протестом:

— Нет, нет, Сашуля, тебе нельзя. У тебя послезавтра спектакль.

И Сашуля смущенно покорился.

О Борисе Едунове, Александре Огнивцеве и других речь пойдет чуть попозже, а пока что об Иванове. Отметив свой семидесятилетний юбилей, он вдруг загорелся желанием обзавестись собственной автомашиной. Денег на новую у него не было, а страсть сесть за руль одолевала. Идея иметь собственные колеса — ездить на дачу — находила понимание и поддержку у его жены — Зои Николаевны. Алексей Пирогов и я всячески отговаривали.

— Ты лучше в космонавты пошел бы, там простор и ни на кого не наедешь, — ворчал Пирогов.

— Ни одно ГАИ не выдаст тебе права, — пытался убедить я. Но все наши уговоры, ирония и насмешки были бессильны остановить порыв его мечты: он таки купил старенький, основательно изношенный «уазик», — на лучшее денег не хватило. С большим трудом, хотя и быстро, кое-как освоил шоферское ремесло и получил права на вождение. Думаю, что сотрудники ГАИ, выдавая ему документы на право вождения, были неоправданно снисходительны. Его шоферская эпопея — это смесь комического и трагического: смех и слезы. Московские улицы для него были слишком узкими, и стоя у красных светофоров, он огрызался направо и налево на иронизирующих над ним водителей. «Болван», «осел», «кретин», «придурок» — были не самыми язвительными репликами. Как-то раз он посадил в машину Алексея Пирогова, и того хватило всего лишь на два квартала.

— Останови, избавь меня от такой езды! — в ужасе вопил Алексей Степанович и покинул машину. Потом меня предупреждал: — Ты, Михалыч, не рискуй, умоляю тебя — не садись в его машину. Она неуправляема. А потом, эта немыслимая перебранка с соседними водителями. С ума сойдешь.

И все-таки я рискнул. Нас с Алексеем Петровичем пригласили выступить. По телефону спрашивают:

— Куда за вами прислать транспорт?

— Не надо посылать: мы приедем на своем, — ответил Иванов. Пока мы добирались от Ленинского проспекта, где жил Иванов, до Рублевского шоссе, я вспоминал предупреждение Алексея Пирогова: за рулем сидел непросто неумелый, неопытный водитель, а самоуверенный лихач. До Рублевского шоссе мы добрались без происшествий. А на правительственной дороге нагнали грузовик, шедший со скоростью черепахи. Обгон здесь запрещен.

— Из-за этой клячи мы опоздаем, — нервничал Алексей Петрович.

— Что будем делать? Может, рискнем, обгоним? А если что — предъявим свои милицейские удостоверения.

Кстати, удостоверение члена Общественного совета ГУВД не раз выручало неумелого водителя Иванова.

— Здесь не выйдет, здесь за порядком следят ребята из Дзержинки, — сказал я.

— А почему форма на них милицейская?

— Дело не в форме, а в содержании. Но делать нечего, давай рискнем. Авось пронесет. За нами тянется белый «Москвич». Небось нас материт, как мы эту черепаху.

И мы нарушили, обогнали. Вслед за нами белый «Москвич» нарушил. Не проехали и сотни метров, как голос из невесть откуда возникшей милицейской машины приказывает нам остановиться. Мы свернули на обочину. «Москвич», обогнав нас, тоже остановился. К нему подошел капитан, козырнул и потребовал документы.

— Влипли, — печально выдавил Иванов.

— Что будем делать?

— Сиди. А я выйду, пройду до той машины, сориентируюсь.

Водитель «Москвича» мужчина средних лет явно не славянской внешности, волнуясь, говорит капитану:

— Я не виноват, я шел за ними — кивок в нашу сторону. — Они первые.

— С ними я разберусь.

— Возьмите штраф, я уплачу.

— Штраф мы не берем, — резко сказал капитан и проколол талон.

Затем капитан подошел к нашей машине. Мы предъявили свои милицейские удостоверения, и я представил капитану народного артиста СССР, трижды лауреата Сталинской премии и сказал, что едем выступать в отдел милиции, опаздываем, а тут совсем некстати этот чертов грузовик. Капитан вслух размышлял:

— Вы нарушили первыми и спровоцировали того водителя. Кстати, он полковник в отставке.

— Мой друг тоже полковник. — Иванов кивнул на меня.

— Тому я проколол талон, а вас должен простить. Почему?

— Капитан уставился на меня.

— Потому что плевал он на вашу дырку. Он завтра уедет в Израиль. А куда, скажите, ехать Иванову? В Рязань, в Смоленск или Тулу? Давать бесплатные концерты людям? — ответил я решительно. Легкая улыбка скользнула по моложавому лицу капитана. Он произнес, протягивая Иванову документы:

— Убедительно, хотя и нелогично. Ладно, не опаздывайте на концерт и больше не нарушайте.

Вздохнув с облегчением, мы поехали.

— А ловко ты его с Израилем, — рассмеялся Алексей Петрович.

Между тем его шоферская карьера закончилась трагично: по своей вине он попал в автоаварию и оказался на больничной койке. И хотя вскоре вышел из больницы и избавился от разбитого «уазика», полученные травмы не прошли без последствий: он снова оказался в больнице. Вместе с Борисом Едуновым мы навестили его в больничной палате. Он старался быть бодрым, улыбался, шугал, расспрашивал о друзьях и знакомых. С уверенностью говорил:

— Я практически здоров. На днях меня выпишут. Приеду к тебе в Семхоз вместе с Борисом и ты отведешь нас в Лавру. Позвони владыке, договорись. Люблю я эту обитель. Там я нахожу покой и умиротворение. Отдыхает душа. И еще раз хочу пройтись по залам их историко-архитектурного музея. Какие там картины Васнецова, Нестерова, Сурикова — «Исцеление слепого». Ты видел, Боря?

— Видел, но с удовольствием посмотрел бы еще раз, — ответил Едунов.

— Итак, мужики, ждите. Через два-три дня меня отпустят.

К великому горю нашему, через три дня его не стало. А через четыре месяца от разрыва сердца внезапно, скоропостижно скончался Борис Васильевич Едунов. Оба они были моими близкими друзьями, верными соратниками, патриотами великой России, на алтарь которой положили свои светлые солнечные таланты. И когда мне бывает особенно тоскливо, тем более в наше смутное, Богом и людьми проклятое время, я ставлю на проигрыватель диск и слышу бархатные раскаты могучего голоса Алексея Иванова:

В конце 50-х годов, будучи членом комиссии по литературному наследию С.Н.Сергеева-Ценского, я занимался делами по увековечению памяти классика русской литературы. Был открыт мемориальный музей писателя в Алуште, на его могиле воздвигнут памятник. Я написал о Ценском книгу «Подвиг богатыря», изданную на родине в Тамбове. Было принято решение об установке памятников писателю в г.г. Алуште и Тамбове. Конечно, хотелось, чтобы памятники эти были достойны имени выдающегося художника слова. У меня были дружественные отношения с ведущими ваятелями Евгением Вучетичем и Николаем Томским. Прежде всего стоял вопрос о памятнике для Алушты. Я обратился к Вучетичу с предложением принять заказ. Но Евгений Викторович в то время был целиком поглощен работой над Сталинградским мемориалам и, как он выразился, при всем уважении к Сергееву-Ценскому, заказ принять не мог, и посоветовал мне обратиться к Томскому. С Николаем Васильевичем Томским, автором отличного монумента С.М.Кирову в Ленинграде адмиралу Нахимову в Севастополе, Гоголю в Москве и многих других изваяний я часто встречался в его мастерской на улице Спиридоновка. В 1960 году вышла небольшая книжица о памятнике Нахимову с моим текстом и иллюстрациями Томского, на одном экземпляре которой Николай Васильевич написал: «Автору и другу Ивану от автора и друга Николая». А спустя год вышла книга Николая Томского «Прекрасное и народ», составителем которой и автором вступительной статьи бы я. На экземпляре этой книги Николай Васильевич сделал такую дарственную надпись: «Дорогому Ивану Михайловичу — страстному пропагандисту искусства, доброму в своих советах и дружбе»