Геннадий Сосонко - Диалоги с шахматным Нострадамусом

Он был игроком настроения и, хотя реально никогда не боролся за мировое первенство, был опасен для любого соперника и в отдельных партиях мог победить — и побеждал! — чемпионов мира. Он выиграл ряд сильных турниров, но... нельзя не согласиться со Смысловым, что по классу игры Найдорф уступал другому выходцу из Польши — Решевскому.

Сэмюэль Решевский родился в 1911 году в Озоркуве, маленьком местечке недалеко от Лодзи. В семье было шестеро детей, и он был самым младшим из братьев. Сэмми научился играть в шахматы в пятилетнем возрасте, глядя на игру отца. Однажды ребенок, к удивлению взрослых, начал что-то показывать на доске. «Вус?» [ 6 ] «Что?» (идиш). — спросил отец: в семье ортодоксальных евреев говорили, разумеется, только на идише. С этого самого «вус» начался триумфальный путь шахматного вундеркинда. Через пару лет маленький Сэмми давал уже сеансы одновременной игры в Лондоне, Вене, Берлине. Невиданное зрелище привлекало не только шахматистов, но и многочисленных зрителей, фотографов, журналистов. Просматривая голландские газеты того времени, я нашел фотографию малыша в матросском костюмчике и лакированных ботинках, едва дотягивающегося до фигуры, чтобы сделать ход в партии с солидным бородачом во время сеанса в Амстердаме.

Решевский и Эйве встречались в турнирах еще до войны, а в 50-х годах были главными соперниками советских шахматистов в борьбе за титул чемпиона мира. Но самую первую партию они сыграли именно тогда, в феврале 1920-го в Амстердаме, когда 18-летний студент Макс Эйве, только что занявший второе место в национальном чемпионате, решил принять участие в сеансе одновременной игры восьмилетнего вундеркинда. В открытом варианте испанской партии мальчик попался в известную ловушку и потерял фигуру. Когда через несколько ходов Эйве предложил юному сопернику ничью, тот отказался, гордо пояснив: «Ich will siegen» [ 7 ] «Я хочу выиграть» (нем.). . Несмотря на катастрофу в этой партии, Сэмми достойно закончил сеанс (+17—1=2), а его турне по Европе произвело столь сильное впечатление, что много позднее Милан Видмар не уставал повторять, что тогда Решевский играл сильнее, чем в годы, когда боролся за мировое первенство.

Этот период длился несколько лет; родители, занижая на год-два возраст ребенка, старались извлечь из его редкостного дара всё, что могли. Но мальчик подрос, и семья после странствий по Европе эмигрировала в Америку, где родители Решевского поняли, как труден хлеб шахматного профессионала. Сэмми закончил колледж, получил пристойную профессию и до выхода на пенсию совмещал работу бухгалтера с игрой в турнирах.

Обладая замечательным природным талантом, он играл скорее по наитию и, по собственному признанию, совершенно не знал теории дебютов, начав изучать их только в конце 20-х годов. Но даже в свои лучшие годы он вынужден был включать мыслительный процесс на полную мощность едва ли не с первых ходов, в отличие почти от всех коллег-гроссмейстеров, игравших дебютную стадию партии полуавтоматически, опираясь на конкретные, проверенные варианты.

Незадолго до смерти его посетил Мелл Моррис — большой любитель шахмат и давний знакомец Решевского. Когда гость попросил хозяина взглянуть на какую-то эндшпильную позицию, выяснилось, что шахмат дома нет. На помощь был призван сын Решевского Якоб, раввин, который после длительных поисков обнаружил где-то на антресолях дешевые шахматные фигуры из пластмассы.

Моррис заметил на полках, заполненных религиозной литературой, пару шахматных книг. «И это всё? — спросил он Решевского. — Как же ты готовился к турнирам, ко всем этим профессионалам, изучавшим теорию с утра до ночи?»

«Я занимался дебютом, когда садился за доску», — ответил Сэмми, и это не было бравадой. Жуткие цейтноты, преследовавшие его в течение всей карьеры, были следствием безумной траты времени в дебюте: незнакомые позиции возникали у него значительно раньше, чем у соперников.

В начале 60-х годов мне случайно попал в руки номер журнала «Америка» на русском языке. Там была большая статья о Решевском с диаграммой труднейшей задачи Хавеля — мат в четыре хода, — которую Сэмми решил на пари за пятнадцать минут, не передвигая фигур. Оказавшись за шахматной доской, писал журналист, он был весь сосредоточенность и концентрация — даже со стороны можно было почувствовать, с каким напряжением он думает. Так же Решевский играл и турнирные партии.

Последние годы он жил в небольшом городке Спринг-Вэм в Нью-Джерси и вел довольно уединенный образ жизни. Знавшие его близко, говорят об очень спокойном человеке, по-своему одиноком, погруженном в свой мир, в свои раздумья. Решевского нельзя было назвать книгочеем, но он любил классическую музыку, довольно часто слушал ее по радио, иногда посещая и концерты.

Известно, что, будучи человеком религиозным, Решевский соблюдал обряды и никогда не играл по субботам. Но так было не всегда: до смерти отца Сэмми был верующим, но довольно либеральным евреем. Он не придерживался так уж строго всех правил и играл в пятницу вечером и по субботам. Смерть отца Решевский воспринял как кару за свои прегрешения и, став ортодоксом, отныне неукоснительно выполнял все предписания религии. Конечно, это создавало неудобства для организаторов, не всюду же, как это было заведено, например, на опене в Лон-Пайне, могли устраивать в середине турнира два выходных подряд, в пятницу и субботу, подстраивая регламент под Решевского.

Смыслов отмечает, что субботний перерыв шел Решевскому на пользу и на следующий день он играл, как правило, очень удачно и с большим воодушевлением.

Корчной же, напротив, полагает, что соблюдение субботы создавало для Решевского определенные трудности. Он вспоминает турнир 1960 года в Буэнос-Айресе, где Решевский черными в староиндийской защите постепенно переиграл его, но наступал уже вечер пятницы, партия откладывалась, и Решевский, нервно посматривая на часы и заходящее солнце, очень быстро записал ход, после которого Корчному удалось добиться ничьей. Если бы Решевский хоть чуть-чуть вдумался в позицию и записал любой другой ход, просто усиливавший давление, он почти наверняка выиграл бы эту партию.

Он никогда не снимал кепочку, разве что менял их время от времени. Сэмми рано облысел и одно время, в конце 60-х, носил аккуратный паричок. Если он полагал, что в стране, где ему предстоит играть, могут возникнуть трудности с питанием, то привозил с собой целый чемодан кошерных консервов и в течение всего турнира питался только ими.

Решевский был абсолютным антиподом Найдорфу, человеку, далекому от религии и относившемуся ко многим предписаниям ее не без иронии. Мигель любил рассказывать историю о том, как Решевский прилетел в Буэнос-Айрес в канун субботы на хорошо оплачиваемый сеанс одновременной игры: «От аэропорта до города было километров пятьдесят, и Сэмми попросил поставить в машину тазик с водой, затем снял носки и ботинки и, опустив ноги в таз, объяснил, что этим нейтрализован строгий запрет использовать какой бы то ни было вид транспорта в шабат...»