Владимир Гаков - Виток истории (Зарубежная научная фантастика 60-70-х годов)

В этой новелле каждый прочтет свое. Грустную повесть об одиноком старике, не нашедшем места в реальной жизни и пытающемся компенсировать внутреннюю пустоту заботой обо всех сразу. Или притчу о маленьком человеке, которому «трудно быть богом». Аллюзию на современные антигуманные концепции западных социологов и психологов вроде скиннеровской теории «направленной модификации поведения». А может быть, гимн способности человека променять «отеческую заботу» высших существ на трудную, горькую, но от этого не менее прекрасную свободу выбора. И то, и другое, и третье… — все это в коротком рассказе размером в авторский лист.

Оговоримся сразу — анализ рассказов Болларда не раз ставил исследователей в тупик. Если долго и пристально всматриваться в напечатанную типографским способом репродукцию произведения живописи, то постепенно ясность очертаний и цветовая окраска уступят место «пуантилистской» картине: уставший глаз не будет уже различать ничего, кроме хаотической последовательности не связанных между собою цветных точек. «Также и рассказы Болларда, — развивает эту мысль американский фантаст X. Эллисон, — подвергнутые тщательному анализу, они мгновенно рассыпаются на не связанные между собой фрагменты. Но когда они просто читаются, когда читатель просто ассимилирует их в себя, они становятся большим, нежели сумма фрагментов».

Суть последующих экспериментов Болларда состояла в стремлении к предельному лаконизму образного языка произведения. Так была изобретена новая литературная форма, которую сам писатель назвал «конденсированными романами». Это своего рода коллажи, не имеющие связанного сюжета, элементы которых представляют собою, по словам критика, «кусочки мозаики, центральной части которой еще не видно. Как если б художник, задумавший написать портрет, выписал бы до мельчайших деталей фон, а вместо самого портрета оставил пока лишь ограниченное силуэтом белое пятно».

«Конденсированные романы» Болларда вызывают двойственное отношение. Разрушая все привычные литературные каноны, писатель разрушил и саму литературную ткань произведения, его смысловое целое, хотя ему и удалось подметить и емко обрисовать приметы мира, в котором он живет. Сам Боллард как-то признался: «Я чувствую, что все, что мне удалось в этих фрагментах, — это заново открыть для себя настоящее».

Самый яркий пример такого рода — сборник «конденсированных романов», объединенных под названием «Выставка жестокости» (1970). Как явствует из книги, автора более всего мучает иррациональное несоответствие между традиционно-гуманистической трактовкой человека и той волной насилия, которая залила западное общество в конце 60-х (в США книга названа еще выразительнее: «Любовь и напалм: экспорт США»). Конструктивно это хаотически разбросанные фрагменты мыслей, сновидений, размышлений и бесед главного героя, проходящего курс лечения от нервного расстройства. Он пытается «проигрывать» сам с собой различные роли, так или иначе связанные с насилием и смертью. А они предстают в образах знакомых. Убитые — президент Кеннеди, доктор Кинг и Малькольм Икс. Самоубийца — Мэрилин Монро. Сознательные убийцы — безымянный пилот американского вертолета во Вьетнаме и мучающийся раскаянием Клод Изерли, вылетевший ранним утром 6 августа 1945 года спецрейсом на Хиросиму. Жертвы катастроф — сгоревшие в своем лунном модуле американские астронавты и сотни тысяч автолюбителей, нашедших смерть на шоссе… В фантасмагорическом мире Болларда взрываются бомбы и стартуют космические корабли, а скрежет сталкивающихся автомобилей сменяется зловещей тишиной заброшенного на далеком атолле атомного полигона. Вопрос, каковы социальные корни этой эскалации насилия, автор оставляет без ответа. Герой, почти осознавший, что окружающее его общество — подлинный инкубатор жестокости, останавливается на полпути.

В последние годы талант Болларда засверкал невиданными доселе красками, писатель как бы заново обрел себя в «старомодной» философской притче. Два последних романа, «Бетонный остров» (1974) и «Многоэтажник» (1975), вновь посвящены столь притягательной для Болларда теме катастрофы. Но на этот раз катастрофы новой — не природной, а в душах человеческих.

В первом романе страшное опустошение духовного мира человека, взращенного буржуазной цивилизацией, как бы материализовано в небольшом пустыре, образовавшемся на скрещении лондонских автострад. Именно здесь, в центре городских «джунглей» развертывается робинзонада наоборот: герой, случайно выброшенный на пустырь, пытается прорваться к людям, найти их. И это находясь в самом сердце многомиллионного города!. Пустырь как среда обитания и пустошь как «внутренний ландшафт»- снова знакомый мотив Болларда, неразрывная связь окружающей обстановки и психологического состояния человека.

Во втором романе место действия — дом-город на 2000 жильцов, обеспеченных всем необходимым в их собственной «замкнутой вселенной». Это одновременно и срез западного общества в миниатюре: налицо расслоение пресловутого «среднего класса» на «высших», «средних» и «низших», этажный антагонизм, крайняя степень духовного обнищания, одичания и даже вырождения буржуа-обывателя. По замыслу архитектора дом-город должен олицетворять собой утопию, где обеспечены процветание и истинно человеческое существование его жильцов. На самом деле микросоциум обитателей многоэтажника — всего лишь сумма крайних индивидуалистов, разобщенных ядом стяжательства и животными инстинктами (вплоть до элементов каннибализма). Из-за «духовной ржи» этот современный колосс обречен.

Нарисовав в своих произведениях последовательно уничтожаемый мир, Боллард еще не в состоянии предложить читателю другой, лучший. Уйдет ли писатель окончательно в лабиринты «внутреннего ландшафта» или бросит ясный взгляд на мир, его окружающий, покажет время.

Итак, монолиты остались, а как движение «Новая волна» умерла. Умерла, не просуществовав и десятка лет. Молодым британским бунтарям оказалось не под силу преодолеть двух главных противоречий, ставших для движения роковыми. Первое — это несовпадение теоретических деклараций и их практического применения: призванная вывести традиционную научную фантастику из тупика, «Новая волна» завела ее в новые. Ведь самый привлекательный, казалось бы, пункт ее программы — повернуть научную фантастику лицом к сегодняшнему дню, его животрепещущим проблемам — оказался смазанным с самого начала. Все свелось к смене антуража, от обветшалого к более модному… Второе противоречие — классическое и не раз проанализированное в другой связи: невозможность построения новой культуры при абсолютном отрицании старой.