Дмитрий Быков - Блуд труда

Его могли убить, но убивать не стали. Кому он был нужен мертвый – новое свидетельство жестокости южнокорейских тюремщиков? Он был нужен живой – и отрекшийся; признание выбивали виртуозно. Сначала их держали вместе, потом решили ужесточить режим и рассадили по одиночным камерам. Площадь одиночки была – 12 квадратных метров; из всей мебели – соломенный матрас. Книг и газет не давали. Ежедневно били, предварительно связав толстой веревкой. By Йонг Гак не кричал. Он стискивал зубы так, что они начали крошиться и гнить: вскоре зубов не осталось.

– Почему вы не кричали?- спросил Кристоф.

– Если кричишь – значит не можешь больше терпеть,- пояснил By Йонг Гак.- А если они чувствовали, что ты не можешь больше терпеть,- они совсем зверели, потому что понимали, что теперь тебя можно сломать.

Зимой его переводили в подземную камеру с цементным полом. Холод там стоял невыносимый – зимы в Корее суровые. От него требовалось только одно: подписать отречение; сразу после этого ему предлагали любую работу на выбор, жилье, деньги, свободу перемещения в пределах страны. Только одно радиообращение, одно признание того факта, что он выбрал свободу,- и всё, ворота Тэджонской тюрьмы распахиваются. Но он держался – без всякой надежды. На Родине о его судьбе ничего не знали.

– Вы, вероятно, боитесь, что ваше отречение повредит вашей семье,- сказали ему на одном из допросов.- Но вы знали, на что идете, когда пошли служить в спецчастях. Ваша семья почти наверняка уже уничтожена. Ведь вы не вернулись с задания – вы знаете, что бывает с семьями тех, кто не вернулся?

Но он не верил, потому что никогда нельзя верить тому, что говорит враг. Даже выйдя из тюрьмы, он был убежден, что его семья жива, и рвался к ней – хотя почти во всех очерках о нем, тут же наводнивших мировую прессу, высказывалось предположение о том, что его жена и сын давно убиты. Он, однако, не верил клевете на свою Родину. В самом деле, Северную Корею сегодня демонизируют многие. Последний коммунистический режим как-никак.

…О, в былое время о нем сложили бы песни, сняли бы фильмы, привезли бы его в Советский Союз! Кто из нас не помнит фильма «Жажда» – о советских моряках, отказавшихся принять чужое гражданство и отречься от Родины? Кто не помнит бесчисленных историй о наших гражданах, плененных, захваченных, вынуждаемых к предательству? Кто не знает апокрифов о пытках, которым подвергали коммунистов во всех странах мира? Тома и тома были написаны об этих мучениках идеи; и когда идея рухнула – мученики остались. Просто о них перестали говорить.

О нем не упоминали на Севере – он был нелегал, диверсант, засекреченный боец. О нем не упоминали на Юге – он был пример несгибаемости, а нужен был пример предательства; плохо работала южнокорейская служба безопасности, если не могла вырвать отречение у одного человека! Троих его товарищей забили до смерти; самой страшной потерей для него была гибель Чоя Сеок Ки – его самого старого друга. Он умер от пыток через несколько месяцев после того, как их схватили.

– А самое лучшее время,- рассказывал By Ионг Гак,- было, когда я терял сознание от боли. Это было такое счастье, такое… умиротворение.

В конце концов его оставили в покое. То есть перестали бить, оставили в одиночке и периодически предлагали подписать отречение. Режим смягчался – политический, но не тюремный: единственными человеческими словами, которые он слышал, по-прежнему были окрики стражника, который водил его на прогулку-разминку.

– Но что вы делали в камере, пока не разрешили книги?- спросил его потрясенный Кристоф.

– Есть воображение,- с вежливой улыбкой ответил By Йонг Гак.- Есть память.

Невозможно представить себе, что успел передумать в своей двенадцатиметровой одиночке этот маленький железный солдат, тысячу раз, вероятно, проклявший свою живучесть. Только сверхфанатичная, непредставимо упрямая вера способна была поддерживать его в эти сорок лет – вера без всякой надежды. Приговор у него был – пожизненное. Он надеялся поначалу, что Юг падет под натиском Севера, но надежда на это была плоха – не мог же он все сорок лет верить, что придут свои… Он не знал, что с семьей. Он не знал, помнит ли его кто на Родине. Он был совершенно один – и сорок лет продолжал свое бессмысленное, непостижимое сопротивление, которое западному человеку кажется бредом, вымыслом, пропагандистской уловкой. Зачем? Чего ради? Но только бессмысленный подвиг и есть истинный подвиг, как написал недавно мой друг, славный питерский писатель Павел Мейлахс. Зоя Космодемьянская, писал он, решилась на заведомо гибельный и совершенно бессмысленный поступок, да вдобавок ничего и не успела; но только это и придает ее подвигу величие – сверхчеловеческий масштаб, на фоне которого смешны любые разговоры о смысле, пользе, цели… И если бы она успела поджечь те склады и конюшни – подвиг ее только потерял бы в моих глазах, заключает он.

Была единственная организация, которая о нем знала и ежегодно в своих отчетах напоминала. Это «Международная амнистия», едва ли не самое бескорыстное из существующих на свете правозащитных объединений. Она следит за всеми политическими заключенными мира. Информация о By Йонг Гаке просочилась туда благодаря его товарищам, которые перешли на сторону Юга: они сразу после этого перехода (язык не поворачивается назвать его изменой – кого мы смеем судить?) рассказали о своем отряде. И о том, что был у них командир. После серии южнокорейских переворотов и послаблений стало известно, что командир этот жив. И «Amnesty International» стала включать его в свои ежегодные списки политзаключенных – без всякой, впрочем, надежды. Это тоже был подвиг – и тоже бессмысленный: капля камень долбит, но камень остается камнем.

В принципе это был не их контингент. Его не положено было считать политзаключенным, поскольку он был разведчиком, да вдобавок диверсантом. Никто ничего достоверного не знал о характере его задания: наверняка дело не ограничивалось сбором информации. Да и шпионов «Амнистия» не защищает. Но, как сообщалось в ежегодном бюллетене AI, со временем By Йонг Гак приобрел статус политического заключенного – поскольку подвергался пыткам и остается в заключении именно по политическим мотивам. Ведь он не успел ничего сделать на южнокорейской территории: его схватили на подходе к ней. Значит, он страдает за свои убеждения. И «Международная амнистия» из года в год сообщала: By Йонг Гак находится в заключении уже 37… 38… 39 лет… У него нет зубов, ему трудно есть, он страдает от истощения и от мускульной атрофии… В Тэджонской тюрьме вместе с ним было еще семнадцать узников с пожизненными сроками, и многие отсидели больше тридцати лет. Отречений не подписывал никто. Видимо, все знали, что – в случае измены – их семьям на Родине пощады не будет.