Дмитрий Быков - Вместо жизни

Трудно, наверное, Кремлю. Надо как-то реагировать, а как? Не будет же Путин отрицать, что назначал Трегубовой свидание в ресторане «Изуми», а Волошин – отпираться от обещаний все отнять у Гусинского и Березовского? Какой-то, извините, получится слон, лающий на моську,- при том, что моська цапнула его больно и за весьма нежные места. Как-никак автор был вхож в Кремль на протяжении пяти бурных лет, числился в кремлевском пуле (предел мечтаний большинства российских журналистов!), с Сурковым и Немцовым – на «ты», с Чубайсом – почти на «мы»… То есть заподозрить Трегубову можно во многих грехах – от простительного девичьего нарциссизма до явного и демонстративного презрения к профессиональной этике,- но не в плохом знании предмета. Думаю, что написала она далеко не все, что знает,- так что в случае «наезда» ей будет чем отбиваться. Кремлевские старожилы, из тех, что еще сохраняет позиции, имели дурную привычку вдруг ляпнуть журналисту что-нибудь этакое, сенсационное (дурное наследие демократических времен), а потом сами были не рады. К чести Трегубовой надо заметить, что она этими маленькими слабостями пользовалась виртуозно: сегодня ляпнул, а завтра читаешь это на первой полосе большими буквами, и никакие превентивные звонки главным редакторам не срабатывают. Ох, верно сказала мне как-то в интервью Татьяна Друбич: с вами, журналистами, надо как со следователями – ни одного искреннего слова.

Еще одно неоспоримое достоинство книги Трегубовой заключается в том, что при всем своем девичьем легкомыслии (автор себя часто и охотно называет девушкой, даром что девушке за тридцать,- ну так и мы будем, раз ей так приятнее) оценки она расставляет жестко и точно. То есть прирожденный дар аналитика (или это она наслушалась комментариев от высокопоставленных знакомых?) ей в высшей степени присущ. Впрочем, это-то достоинство и превращается в существенный недостаток, если перестаешь рассматривать книгу как хронику последнего пятилетия и начинаешь оценивать как литературное произведение. Нарушается, простите за выражение, единство дискурса. Так бы перед нами были классические «Записки дрянной девчонки» – но когда дрянная девчонка берется анализировать, и притом весьма здраво, образ как минимум двоится. Двоится, собственно, и сама эта книжка: с одной стороны – это плевок в лицо истеблишменту, с другой – попытка психологической реабилитации автора. В этой двойственности – корень зла: почему, например, «Записки» Даши Асламовой со всеми продолжениями выглядят так цельно? Да потому, что автор абсолютно не претендует на белизну и пушистость. Дрянная так дрянная, по полной программе. Автор же «Баек кремлевского диггера» постоянно настаивает на том, что он весь в белом; тут ей изменяет даже искрометный юмор, и на читателя прёт густой, слезливый пафос, который почему-то так любят иные насквозь прожженные циники из ежедневных газет: «Сегодня я просто благодарна Богу за то, что, пройдя сквозь все эти кремлевские круги ада, я осталась такой, какая я есть. По крайней мере, иначе не было бы и этой книги». Все встают. Чуть выше Трегубова отважно сравнивает пребывание в кремлевском пуле с шаламовским отрицательным опытом. Пардон, да кто ж и гнал по этим кругам? Можно подумать, что и отлучение автора от Кремля состоялось по собственной трегубовской инициативе, а не по причине трусоватого тиранства со стороны Алексея Громова, путинского пресс-секретаря. Но ведь никакого добровольного ухода с дверным хлопаньем не было – кремлевского диггера еще и очень оскорблял тот факт, что его «перестали звать», пускать, приглашать… И это мешает разделять праведный гнев и вообще признавать за Трегубовой какую-либо моральную правоту – потому что в склепе, байки из которого она с такой обидой и удовольствием рассказывает, она была полноправным призраком и отнюдь не желала его покидать!

Я никогда не входил в кремлевский пул – даже во времена, когда это было моментом твоего личного выбора: ты предлагал редакции походить на кремлевские брифинги, тебя вносили в аккредитационный лист, и вперед. То есть в ельцинские годы туда еще можно было самоназначиться. Я никогда не дружил с властными элитами, не был в Кремле своим человеком, не заходил запросто в кабинеты к Суркову и Волошину – все мои контакты с властью ограничились путешествием с Абрамовичем на Чукотку, беседой с Касьяновым накануне его утверждения и интервью с Лесиным на пике скандала вокруг «шестого протокола» (Павел Гутионтов отважно намекнул, что за это интервью я получил космическую взятку; к сожалению, на сетевую публикацию в суд не подашь). В «Огоньке» я работал потому, что в 1999 году это был единственный еженедельник, позволявший себе ругать Лужкова и Примакова – а их я боялся даже сильнее, чем Трегубова, которой их пришествие во власть тоже не улыбалось. Никаких льгот от огоньковской близости к Вале Юмашеву (которого я видел живьем только на праздновании столетия журнала) мне не обломилось, и это наполняет меня тихой радостью. Но что такое журналисты кремлевского пула – я знаю очень хорошо: туда попадали люди довольно специфические. Об одной их черте Елена Трегубова сама сообщила с великолепной простодушной искренностью, составляющей едва ли не главную прелесть ее мемуаров: они обожают чувствовать себя «допущенными» – и высокомерно оттесняют от информационной кормушки всех, кого не допустили. Если тебя взяли на закрытый брифинг, а товарища не взяли,- ты с особенным наслаждением откажешь товарищу в пересказе эксклюзивной информации. Упомянутая Трегубовой журналистка, ныне проживающая за границей,- когда-то она была моей однокурсницей и частой собеседницей,- на глазах начала меняться после того, как получила возможность запросто называть Явлинского Гришей, а Немцова Борей. И переродилась она вовсе не в путинские времена, когда предложила всему пулу помахать путинскому кортежу («Президенту будет приятно!»), а в 1991 году, когда «стали пускать». Не видеть этого смешно – еще смешней, чем делать вид, будто власть переродилась при Путине, а не при Ельцине.

В этом коренной порок всех журналистских мемуаров: есть, скажем, хороший писатель Климонтович. Его лучший роман называется «Последняя газета», там про то, как он в «Коммерсанте» работал. «Коммерсант» описан блистательно, узнаются все – у Трегубовой, кстати, речь идет о том же издании; неизгладимое впечатление производило оно на всех, кто там появлялся! Так вот, насладиться этой книгой в полной мере мне всегда мешало сознание, что весь этот разоблачительный блеск появился в глазах автора только после того, как он в этом дивном новом мире не прижился. И Трегубова написала, что Кремль населен мутантами, только после того, как эти мутанты перекрыли ей важный информационный канал. Но я ведь отлично помню, как члены пресловутого пула презирали всех, кто туда, в Кремль, предпочитал не соваться – отлично зная все заранее! Для кремлевского пула все, кто туда не лез, принадлежали ко второму сорту: пулу казалось, что их туда не пустили!