Дмитрий Быков - Хроники ближайшей войны

Между тем у салона «Космос» уже толпилось несколько человек с профессиональными видеокамерами.

– Конкурирующая организация?- спросил я, задыхаясь.

– Да видишь ли,- смутился Купинский.- Тут такой поднялся кипеж из-за вас… все подумали, что раз вы из самой Москвы летите за ним – надо его срочно отлавливать. Я сказал Люське Бородиной, а Люська Бородина сказала на ДонТР, а ДонТР рассказал еще одной телекомпании… в общем, тут уже хвост.

Хвост бурлил, обсуждал перспективы, толпился, толкался и выяснял, кто главнее.

Мигом ввинтившись в толпу коллег и выбирая место, с которого удобнее всего было бы записывать Кутуньо, я несколько упустил из виду фотографа Бурлака – который, воспользовавшись безначалием, немедленно забрался на козырек салона красоты «Космос» и прицелился оттуда объективом на автостоянку, куда должны были привезти Кутуньо. Длинные ноги фотографа Бурлака болтались над головами взволнованной прессы.

Тото ожидался через полчаса. Для празднования грядущего женского дня и для общего смягчения нравов хозяйка салона, прелестная женщина по имени Ольга, пригласила нас всех к себе в кабинет. Там уже разливали донское полусладкое шампанское. Люся Бородина с ДонТР оказалась женщиной с огромными глазами, тонким станом и мелодичной речью. Донской нос с характерной горбинкой доконал меня. Люсю сопровождал меланхоличный оператор, который пить отказался: он караулил Кутуньо у входа, обмениваясь профессиональными репликами с фотографом Бурлаком. Около входа толпились мастерицы «Космоса» – тоже, надо заметить, не лишенные достоинств.

– Да он старый,- говорила одна.- Мы его и не узнаем сейчас.

– Ничего не старый. Пятьдесят восемь лет для итальянца не возраст.

– Пятьдесят во-осемь,- разочарованно протянула самая симпатичная.

– Вон! Вон!- запищали они хором. Мы не успели выпить по второй и прямо со стаканами высыпали на их восторженный писк. Фотограф Бурлак лихорадочно щелкал на своем козырьке. Хозяйка салона на полную громкость врубила магнитофон, и оттуда понеслось:

– Лашьята ми канта-аре!

Между тем из белого «мерседеса», в котором должен был находиться Кутуньо, вышел высокий толстый армянин (половина Ростова, как известно, принадлежит именно к этому гордому племени) и прошел в салон, где ему с утра было заказано кресло. Армянин хотел маникюр, это сейчас очень модно.

Кутуньо в магнитофоне заткнулся, мы вернулись в кабинет хозяйки «Космоса», и Купинский жестом фокусника достал из пиджачного кармана фляжку коньяку. Вскоре я уже научил весь салон «Космос» песне «Коренной сибиряк». Русские люди вообще сдруживаются быстро, особенно на юге. Тонкий стан Люси Бородиной трепетал под моими пальцами. Оператор зашел и взял два стакана: один опорожнил сам, второй отнес фотографу Бурлаку. Бурлак уже сделал с козырька несколько панорам города и подружился с десятиклассницей, проживавшей непосредственно над салоном. Она спустила ему бутерброд, он сделал ее портрет – вид снизу.

Вечером директору Купинскому надо было уезжать в Краснодар к любимой девушке. Он с бешеной силой набрал на своем мобильнике номер рекламного отдела «Донтабака», нажимая на кнопки так, словно выдавливал глаза всем импресарио мира. Цепочка вновь пришла в движение, и импресарио сообщил, что Кутуньо по дороге в салон решил перекусить. Сейчас он съест пару бутербродов и приедет.

– Ну, это на час,- горько сказала Люся Бородина.- Я наших знаю: раньше его не выпустят. Еще сможет ли петь, когда налопается…

До концерта оставалось полтора часа. Вместе с нами пили уже все девушки салона. Одной из них пришла в голову счастливая мысль причесать Купинского, и Купинского, невзирая на его крики, причесали. После второй фляжки коньяка, которую все тем же движением фокусника извлекла уже одна из девушек, я тоже утратил всякую волю к сопротивлению. Вскоре все журналисты уже сидели по креслам, а девушки в ожидании Кутуньо трудились над нами. Я уже не думал ни о каком развороте, а просто наслаждался прикосновениями девушки Юли, которая зачесала мои патлы назад, забрала их в хвостик, и через полчаса я был практически неотличим от индейца Джо. Когда я вышел из этой нирваны и осмотрелся, до концерта оставалось сорок пять минут, а Купинского в окрестностях не было – он удалился вместе с девушкой Катей, которая только что его причесывала, причем диктофон оставил фотографу Бурлаку. И правда, на фиг им теперь диктофон…

– Короче, дело к ночи,- твердо сказала Бородина.- Едем на телецентр, берем кассеты и отправляемся снимать концерт.

Еще около получаса при помощи вышеживущей старшеклассницы ростовские журналисты снимали фотографа Бурлака.

По ухабистому и холмистому Ростову мы чрезвычайно долго добирались до телецентра, где по случаю предпраздничного вечера пили все, начиная с вахтера. Сначала нас не хотели пускать, потом отказывались выпускать – короче, на концерт мы поспели с десятиминутным опозданием, да и то исключительно благодаря Люсиному рисковому вождению. На входе стояли здоровые камуфляжники из местного охранного предприятия, названия которого я не разглядел на их нашивках, но, судя по выражениям их лиц, оно вполне могло бы называться «Кранты».

– Ничего не знаем,- сказали они Люсе и на всякий случай заткнули видеокамеру, хоть и выключенную. Тут я выхватил удостоверение «Огонька», и это произвело на охрану такое впечатление, что стеклянная дверь приотворилась. Первым как самого толстого впихнули меня, а в образовавшуюся брешь просочились Люся, оператор и фотограф Бурлак, которого охрана, по-моему, просто испугалась.

Кутуньо никого не принимал и готовился к выступлению. Зал ростовского Дворца спорта неистовствовал в ожидании кумира. Импресарио Гвидо ходил по коридору мрачнее тучи. Купинский не появлялся. Судя по всему, ему было не до звонков в рекламный отдел «Донтабака». Рекламный отдел «Донтабака», однако, на мероприятии присутствовал и, компенсируя отсутствие интервью, подарил мне блок темного «Донтабака» с донничком.

Настроение мое резко улучшилось только тогда, когда нас впихнули-таки в зал и на сцену вышел Кутуньо. На фоне разноцветной лазерной рекламы «Донтабака» он блестяще отработал первое отделение. Я вспоминал свою молодость, качающиеся фонари, прозрачные вечера, глупых, но красивых девушек (которые по сравнению с нынешними были все-таки Софьями Ковалевскими) – и медленные танцы под Тото Кутуньо, под легкое и кислое вино, от которого мы, однако, стремительно косели. Я даже вспомнил запах накрахмаленной скатерти, на которой стояло это самое вино в какой-нибудь из наших тогдашних дней рождения. Родители либо уходили, либо сидели на кухне. Детки резвились. Нам было по пятнадцать-шестнадцать лет, мы понимали, что это возраст любви, и влюблялись в кого попало. Салат, торт, танцы. Обжимон. Бесконечно долгие провожания, вечернее Кунцево, зеленая листва в свете фонаря… Боже, что я тут делаю, чем занимаюсь? На что я потратил свою единственную, свою драгоценную жизнь, начинавшуюся так прекрасно?!