Вениамин Росин - И здесь граница

— Именно так, Варлам, ты и сказал… Эти слова врезались мне в память. Хорошие слова. С большим смыслом. — Карацупа, словно прицеливаясь, прищурил левый глаз и задумчиво добавил: — И эту, брат, землю надо беречь и охранять от врагов. А врагов у нас немало. В мире, сам знаешь, неспокойно. И еще скажу, чувствую в тебе, Варлам, «пограничную косточку». Такие люди нам нужны, мне будет жалко, если ты расстанешься с границей… Кстати, много у тебя задержаний после школы?

На какую-то минуту Кублашвили растерялся. Назвать цифру — это, по существу, ничего не сказать. Что сухая цифра? Разве передаст она всю сложность службы, когда ты обязан, ничем себя не выдавая, всматриваться, прислушиваться к шорохам, без слов, без права накурить, согреться у костра. Когда союзниками твоими становятся туман и темень, метель и дождь.

Не лучше ли рассказать про вьюжную февральскую ночь, ту памятную ночь. По рыхлому тяжелому снегу шел он впереди поисковой группы. Не все гладко было в тот раз. Овчарка, распоров где-то лапу, прихрамывала, оставляя за собой кровавые пятнышки; она часто теряла след и тогда начинала скулить, а найдя его, снова вела дальше.

Нагнали диверсантов, когда поредел, побелел воздух и из-за леса неторопливо выполз мутный рассвет. В свист и завывание ветра вплелись раскатистые автоматные очереди.

Рассказать, как, рассекая тусклое ночное небо, взвиваются, шуршат, разбрызгивая искры, ракеты; как стреляли в него и стрелял он, ощущая податливо упругий спусковой крючок; о том, что вначале ему казалось, будто все пули летят прямо в грудь, и сердце останавливалось, словно его уже не было; и как страшно, да, он не боится этого слова, страшно, когда пули, угрожающе взвизгивая, пролетают над тобой; и что не раз вспоминал он добрым словом старшину заставы, жестко требовавшего, чтобы пограничники брали в наряд полный боекомплект, потому что патроны в бою дороже хлеба.

Рассказать, что ему фантастически везло: пули свистели так близко, что, казалось, задевали волосы на голове; продырявили фуражку, шинель, а он остался жив и невредим.

Рассказать, как бежал за овчаркой по жесткому, колючему жнивью и почерневшей картофельной ботве. На какой-то миг в сердце закралась смертельная тоска. Показалось, что он, Кублашвили, остался один на сотни километров и где-то очень далеко, за тридевять земель, люди, огни, тепло. Овчарка вела по слежавшейся, нешуршащей листве через осенний лес, голый и мокрый. Тонкие ветки ольшаника стегали по груди. Луна мутно просвечивала сквозь рваные тучи. Потом над кустами и деревьями, затопляя все вокруг, поднялся густой туман. В лощине натолкнулся на заброшенный колодец со сломанным журавлем. А чуть дальше в полуразвалившемся сарае, под кучей прелой соломы отыскал нарушителя.

Рассказать о розыске прокравшегося из-за кордона лазутчика. Поля едва оттаяли, и земля, точно резиновая, подавалась под ногами. Глубокие колеи были до краев наполнены мокрой снежной кашей. Измученные и продрогшие, шли они с ефрейтором Кирюхиным мимо спящих хуторов через лес и болото. В темном, словно вороненая сталь, небе со свистом и гоготом проносились гуси, курлыкали журавли. В можжевеловом подлеске увидели седые, чуть теплые угли костерка. По-видимому, тот, кого они искали, делал тут короткий привал. Врага настигли за много километров от места перехода границы. Яростно отстреливался он из двух пистолетов, и все же они взяли его…

Можно было бы рассказать и про верного, преданного друга — овчарку, не раз и не два выручавшую из беды. И даже про видавшую виды, побуревшую от дождей и пыли, многострадальную солдатскую шинель. Нередко служила она одеялом. Укрывала от непогоды. Спасала от холода. На ней вытаскивал он из-под вражеского огня раненого товарища.

Многое мог бы рассказать Кублашвили, но вовремя остановил себя. Никита Федорович наверняка очень занят, он служит в штабе погранвойск, сейчас приехал по делам в отряд. Нехорошо задерживать его.

И Кублашвили коротко ответил:

— Не довелось мне, как говорят в Грузии, поймать дэва за ухо [4] Поймать дэва за ухо — образное выражение, означающее: совершить какой-то подвиг. , но двадцать восемь задержаний в послужном списке имеется.

— Двадцать восемь… Неплохо, Варлам, очень даже неплохо… Это мне с Ингусом только за один год удалось изловить полторы сотни нарушителей. Обстановка была иная, соответственно и результаты. Будь на моем месте другой, то действовал бы, уверен, не хуже, а возможно, и лучше…

Кублашвили показалось, что слова о своей безвозвратно прошедшей боевой молодости Карацупа произнес с какой-то едва уловимой грустью. Ведь ему довелось начать пограничную службу на прославленной дальневосточной заставе, которой командовал Иван Корнилович Казак. Тот самый, что в конце октября 1929 года с десятком бойцов отразил нападение большой группы вооруженных бандитов.

В глухую дождливую ночь враги перешли вброд мелководную пограничную речушку и, уверенные в успехе, с душераздирающими воплями ринулись в атаку. Но они рано торжествовали победу, их встретил сокрушительный отпор. За станковым пулеметом тогда лежал сам начальник заставы, а его жена, Татьяна, заняла на время боя место второго номера пулеметного расчета.

Без малого двести вражеских трупов осталось у иссеченных пулями кирпичных стен казармы, ставшей вторым домом для Никиты Карацупы.

— Обстановка, брат, была другая, — задумчиво повторил Никита Федорович. — В конце тридцатых годов японская разведка делала ставку на массовый заброс агентуры, проявляла на нашей границе бешеную активность. Белогвардейские диверсанты, хунхузы, контрабандисты всех мастей не давали покоя… Да и в конце концов дело не в количестве задержаний. Хорошо, просто замечательно, если бы они вообще не лезли к нам. А сейчас двадцать восемь — немало.

— Было бы больше, Никита Федорович, да осенью на операции сорвался Балет с мостков в речку и схватил воспаление легких. Как ни лечили, что только ни делали, а спасти не сумели.

— Какой еще Балет? — удивился Карацупа. — Насколько помню, в школе у тебя была Гильза. А Балет — у старшего сержанта… — Карацупа наморщил лоб. Он отличался завидной памятью, помнил имена и фамилии многих своих учеников и клички их собак. — У старшего сержанта Зимина, — уверенно сказал. — Да, у Зимина! Этот Балет крупный такой, темно-серой масти. Характер имел строгий… Следовик неплохой, весьма приличная собачка.

Кублашвили невольно отметил, что Карацупа сказал не «собака», а «собачка», и это в его устах звучало высшей похвалой. Так ласково мог говорить лишь человек, беззаветно любящий свою работу, свое дело.

— Вы не ошиблись, Гильза у меня была. Работал я с ней, задержания имел. Но тут Зимин в запас ушел. Определили Балета в резерв. Кто знает, сколько бы он там пробыл, да при прочесывании леса овчарка сержанта Анохина глаз потеряла. Начал Анохин Балета к себе приручать. Время идет, а толку никакого. Не подпускает его Балет, зубами, как волк, щелкает. Ну просто не собака, а Змей Горыныч. Анохин и в вольер войти не решался. Бачок с кормом на лопате подавал.