Элвин Тоффлер - РЕВОЛЮЦИОННОЕ БОГАТСТВО

К счастью, мы уже наблюдаем, как на наших глазах рождается новое «метаучреждение» — группа лабораторий для социального изобретательства и антрепренерства, сфокусированная главным образом в гражданском секторе, бурлящем энергией и фантазией.

В некоторых университетах уже введены курсы социального изобретательства. Некоторые фонды предлагают скромные награды за удачные идеи. Патентное бюро США одобряет патенты на новые модели бизнеса. Разве не может появиться новая форма патента на креативную социальную модель?

Инновации либо будут инициированы сверху благодаря лидерам, готовым трансформировать существующие учреждения, либо произойдет взрыв снизу в силу того, что все больше учреждений индустриального века будет разрушаться, приближая системный крах.

Передовые экономики переполнены миллионами социальных новаторов, рисковых реорганизаторов, мечтателей и практически мыслящих мужчин и женщин, лучше образованных, имеющих доступ к большему объему знаний, лучше чем когда-либо вооруженных самой могущественной наукой и жаждущих создавать лучшее будущее. Они есть во всем мире и готовы этот мир изменить.

Что касается США, то они особенно богаты пытливыми, целеустремленными новаторами, жаждущими опробовать новые идеи и новые модели. Даже «решение бульвара Сепульве-Да» — безумное, волшебное соседство автомойки с последними бестселлерами и книгами Сервантеса и Гарсиа Маркеса, Данте, Дарвина и Дюбуа, Уитмена и Вольстонкафт, Аристотеля и Платона, Макиавелли и Руссо, Джона Локка и вдохновляющими словами «Прав человека» Тома Пейна.

Одна автомойка, даже вместе с книжной полкой, не изменит Америку, не говоря уже о целом мире, но тысячи, миллионы творческих реконструкций рынков, культур и условий для наукоемкой экономики это сделают.

Если автомойка может одновременно быть книжной лавкой, диапазон опций для предотвращения институционального краха может быть ограничен только нашим воображением. Пришло время дать ему волю.

По всем стандартам материальное благосостояние большинства американцев сегодня гораздо лучше, чем было в 1950-е годы у их дедов, когда «новая экономика» делала первые шаги. В то время средняя американская семья почти пятую часть дохода тратила на питание. К 2002 году для этого достаточно стало одной десятой. На одежду в ту далекую пору уходило 11 процентов всех расходов. К 2003 году, несмотря на легкое сумасшествие, связанное с модой, этот процент упал до 6.

В те годы только 55 процентов американцев имели собственные дома. Сегодня их число достигло 70 процентов, причем сами дома стали просторнее. К 2000 году 13 процентов от продаж недвижимости приходилось на покупку второго дома. А что касается здоровья, то, несмотря на все проблемы, средняя продолжительность жизни увеличилась с 68,2 года в 1950 году до 76,9 в 2000-м.

Но если все это так, а причин сомневаться в истинности этих данных у нас нет, то почему же американцы кажутся столь недовольными? Ключ к ответу в самом слове «материальное», антонимом которого является «неосязаемое». Поскольку денежная экономика и ее не-денежный партнер переживаю сдвиг с физического, мускульного, связанного с обработкой металлов создания богатства к наукоемкому и, соответственно, неосязаемому, мы наблюдаем и другую историческую перемену: воскрешение ценностей как главную задачу деятельности.

Если внимательно прислушаться к тому, о чем сегодня говорят между собой рядовые американцы, то услышишь, что они без конца жалуются на растущую диспропорцию в доходах, транспортную загруженность, дефицит времени, зависающие компьютеры и прерываемые разговоры по сотовому телефону.

Если послушать подольше, вырисуется определенный паттерн. Мы услышим постоянные жалобы на увеличивающуюся неэффективность, алчность, коррупцию, бездействие или тупость, с которыми люди сталкиваются в образовательных учреждениях, офисах, больницах, СМИ, аэропортах, полицейских участках и у кабин для голосования, то есть практически во всех своих повседневных контактах с находящимися на грани развала учреждениями.

Эмоциональный накал этих сетований усиливается, когда речь заходит о нравственных и прочих ценностях. В частных беседах и в политических дискуссиях все громче звучат возгласы о смерти семейных ценностей, моральных ценностей, традиционных ценностей, религиозных ценностей, о разрушении личной и корпоративной этики.

Однако мало кто обратил внимание на прямую связь между крахом учреждений и крушением системы вчерашних ценностей.

Ценности рождаются из множества источников, но в любом обществе учреждения отражают ценности их создателей, и те, кто обслуживает учреждения, оправдывают их существование, защищая соответствующие ценности. Если наши ключевые институции не могут долее выживать в их нынешней форме, то нежизнеспособными оказываются и ценности, которые они воплощают. Следует ожидать краха некоторых ценностей и возникновения на их месте новых.

Как бы ни определять порок или добродетель, почему следует ожидать, что современная система семьи, включающая широкое разнообразие семейных форматов, будет отражать и тот же набор ценностей, который формировала единообразная нуклеарная семейная система, когда Америка была индустриальным обществом? Или ценности большой, включающей несколько поколений семьи аграрного общества?

Разве можно уповать на сохранение корпоративных ценностей при переходе от физического по преимуществу труда к наукоемкому производству? Ричард Томкинс только отчасти шутливо пишет в «Файнэншл таймс», что «сегодня большинство крупных компаний Запада хотят, чтобы их любили… Изменился весь словарь бизнеса. От боссов, которые некогда были жесткими мачо, суровыми деспотами, теперь ожидается открытость, доступность для общения, заботливость, искренность и доброта. На место командной системе менеджмента с ее жесткими иерархиями и незыблемыми правилами пришли гибкость, сотрудничество и командная работа». Автор называет этот процесс «феминизацией» менеджмента.

Томкинс объясняет этот ценностный сдвиг падением необходимости в физическом труде и ростом важности таких неосязаемых вещей, как брэнды. Сегодня, утверждает он, все больше компаний продают не что иное, как «набор эмоций, идей и убеждений, который несет с собой их брэнд». С этим можно спорить, но в чем-то Томкинс прав. Также, впрочем, правы и те, кто видит тревожные предзнаменования в развале системы ценностей.

Возьмем, к примеру, институционализированный спорт.

Если раньше спортом люди занимались для удовольствия, потом более формальным образом объединялись в клубы и лиги, то в последние десятилетия спорт превратился в глобальную организацию, рыночную индустрию с многомиллиардным оборотом, где продаются все виды продуктов, и, в свою очередь, подчиняющуюся интересам телевизионной индустрии.