Савелий Дудаков - Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России

Появление имени Розанова у Иванова связано не только с гимном плоти. Шла война, и Всеволод Иванов должен был знать, что правые в дореволюционной России были не только "жидоеды", но и германофилы, и Розанов – не исключение. Накануне гибели старого мира в 1912 г. он писал в статье «Возможный "гегемон" Европы»: «Я бы не был испуган фактом войны с немцами. Очевидно, это не нервно-мстительный народ, который, победив, стал бы добивать… Немец "en masse" или простак в политике, или просто у него нет аппетита – все съесть кругом. Вот отчего войны с Германией я не страшился бы… Я знаю, что это теперь не отвечает международному положению России, и говорю мысль свою почти украдкой, "в сторону", для будущего… Ну, а чтобы дать радость сорока миллионам столь порядочных людей, можно и другим народам потесниться, даже чуть-чуть кому-нибудь пострадать»23. После двух мировых войн эти утверждения Розанова выглядят по крайней мере странными. В попытке "потеснить" другие народы, как известно, "чуть-чуть" пострадали от "немецких простаков" 6 млн человек "богоизбранного народа" (по Розанову) и несколько десятков миллионов "народа-богоносца"…

Возвращаемся к рассказу "Агасфер".

Начинается идентификация Вечного Жида по национальности: все считают Агасфера евреем, и герой Иванова не исключение:

"- Агасфера все называют евреем.

– Меня тоже. Я даже сидел в гитлеровском концлагере, правда, недолго, мне ведь нельзя задерживаться на одном месте. Я иду".

Что же превратило магистра богословия в вечного странника. Ответ на поверхности: несчастная любовь, толкнувшая Пауля фон Эйтцена на преступление.

Рассказ Иванова строится в двух измерениях – прошлого и настоящего. Сегодня контуженный Илья Ильич влюблен в Клавдию Кеенову, ослепленный ревностью, он называет ее Гееновой. ("Ах, как нехорошо и плоско", – сам себе ставит оценку "вечно" сомневающийся интеллигент.) Интерес представляет и женское имя – Клавдия, по-лат.: хромая. Намек очевиден. И место работы Кееновой – почта, не случайно выбрано автором.

Почта – это связь с иными мирами. И, конечно, простая женщина из ведомства коммуникаций, приемщица телеграмм, оказывается банальной антисемиткой.

Рассказ Иванова носит резко филосемитский характер. Само по себе движение Вечного жида с его вечным преследованием лаконично обозначено в одном из диалогов:

– "Бросили бы вы думать об этом Агасфере.

– Да я уже от него отказался, от сценария то есть.

– А между прочим, почему?

– Не люблю я евреев.

– Вот те на! А что они тебе, Клава, сделали? – задал я вопрос, имеющий почти двухтысячелетнюю давность.

– Ничего. Да и я им. Впрочем, я и татар не люблю.

– А русских?"24 Диалог недвусмысленно определяет точку зрения автора и к тому же в то время, когда волна жуткого антисемитизма хлынула с бывших оккупированных территорий, из армии, да еще поддержанной кадровой политикой свыше. (Из личных воспоминаний И.А.

Высокодворского, в начальный период войны работавшего шифровальщиком в Генеральном штабе: "После Сталинграда, в начале 43 года, евреев стали убирать из Генштаба, направляя в действующую армию. Короче, не осталось ни одного еврея; я не исключение". Профессор ошибается: остался один – заместитель начальника, а затем начальник Генерального штаба, генерал армии Антонов, изгнанный позднее, возможно, за сокрытие еврейского происхождения25.

Иванов задает вопрос о причинах антисемитизма. Ответ лежит в области иррациональной, ибо на протяжении тысячелетий не имеет разрешения. Тут же и тонкое замечание, что обычно антисемит – он же ксенофоб. Достаточно вспомнить "всечеловека" Федора Михайловича, не любящего, правда, в неравной степени "жидов", "мерзких полячишек", немцев, англичан, турок и других.

А параллельно ведется рассказ о преступлении фон Эйтцена. В прошлом подругу магистра богословия звали Клавдия фон Кеен – ипостась нынешней Клавдии Кееновой.

Фон Эйтцен затащил свою Клавдию в притон и затем, наняв исполни телей, убил двух ее любовников. Само по себе убийство двух, пусть и похотливых богатых бюргеров – ужасно. Но далее следует рассказ, более относящейся к главе "Кровавый навет". Убийца забрасывает тела убиенных в гетто, обвиняя всех евреев квартала в этом ужасном преступлении. А лжесвидетелями выступают нанятые убийцы. Гетто пылает. И в огне зарождается легенда о Вечном жиде.

Гибель московского Агасфера происходит также в сочетании прозаических деталей и сказочных вариаций. Вечный Жид, преступник и нацист, кончает свою жизнь в лесу, неподалеку от деревни Толстопальцево. Русская сказка о Кощее Бессмертном находит удивительного повествователя. Собственно говоря, из всех чудовищ, населяющих волшебный край русских сказок, самый злобный – Кощей, равный Змию, возможно его ипостась. Он олицетворяет мировое зло, насилие, человеконенавистничество.

Наиболее полный вариант дан в сказке "Марья Моревна" у Афанасьева. В народном воображении Кощей – насильник, коварный убийца с безобразной внешностью. По большому счету – идет борьба за обладание прекрасной женщиной, где на одной стороне сила добра и красоты, а на другой зла и безобразия.

Фантастический рассказ, а так называет свое произведение сам Иванов, сближает Агасфера и Кощея Бессмертного. По русской сказке, Кощей с устойчивым эпитетом бессмертный, кроме всего прочего, стяжатель. В подвалах у Кощея сундуки ломятся от нечестно добытого богатства: "Там царь Кощей над златом чахнет". Нечто средневековое из известного еврея-стяжателя, ростовщика, Шейлока. Один из исследователей образа Кощея пытается доказать социальную истинность антигероя.

Это исследование необыкновенно интересно, но оно лежит вне нашего поиска26.

По сказке, победа над Кощеем дается положительному герою с неимоверными трудностями. Ибо его "бессмертие" находится в недоступном месте: на море-окияне, на острове Буяне, на высоком дереве (это обычно зеленый дуб), в кованном сундуке, охраняемом злыми силами. Но победа достижима. Кстати, народная мудрость отвергает биологическое бессмертие. Другое дело – долголетие. Это обыгрывается и Всеволодом Ивановым. Подмосковное болотистое пространство, сгнившие пни, покрытые зеленым мхом, и огромный в десять охватов дуб, рухнувший на глазах героя в результате стихийного бедствия. Сказочный сундук превращается в небольшой сундучок, более похожий на кожаный футляр. Выделка кожи – профессия родителей фон Эйтцена, и вожделенный кусок кожи, дающий бессмертие у Оноре де Бальзака в философской повести, так и названной "Шагреневая кожа". Вместо ожидаемой живности (зайца, утки) из него выпадает дамская сумочка (кожаная?) и далее, точно по Афанасьеву, появляется небольшой меч и яйцо. Но фантастика низводится до прозаизма: ведь древний меч не может быть из нержавеющий стали: "Не кажется ли вам, что это некий антиквар, эвакуируясь от немцев, здесь и припрятал его…?" И гибель московского Агасфера и его подруги тоже прозаична: два грибника, мужчина и женщина, подорвались на мине, возможно немецкой.