Газета День Литературы - Газета День Литературы # 65 (2002 1)

— Ну. Говорю: Вить, давай подальше от воды отведём, а то опять надумает, а нас не будет. Другие не дураки бесплатно нырять.

— Ко-ло-кол, — сказала вдруг женщина с усилием, как говорят дети, заучивая новое слово.

— Да, — сказал я, — ко всенощной. Завтра воскресенье.

— Цер-ковь, — сказала она, деля слово пополам. Она вырвалась вдруг из рук мужчин. Оказалось, что она может стоять сама. — Идём в церковь! — решительно сказала она мне. — Идём! Пусть меня окрестят. Я некрещёная. Будешь у меня крёстным! Будешь?

— От этого нельзя отказываться, — сказал я. — Но надо же подготовиться. Очнись, протрезвись, в баню сходи. Давай в следующее воскресенье.

— В воскресенье, — повторила она, — в воскресенье. — И пошла от нас.

— Да не придёт она, — сказал один из мужчин.

Я спросил:

— Но как вы поняли — она случайно упала в воду или сама кинулась?

— Какое там случайно! Кто ж с разбегу случайно?

— Ну, — сказал я, — спасибо, спасли. Теперь вам ещё самих себя спасти. Идёмте на службу. Ведь без церкви не спастись.

Они как-то засмущались, запереступали ногами.

— Ладно, — сказал я, — что вы — дети, чтобы вас уговаривать? Прижмёт — сами прибежите. Так ведь?

— А как же, — отвечали они, — это уж вот именно, что точно прижмёт. Это уж да, а ты как думал.

— Да так и думал, — отвечал я и заторопился. Надо было переодеться к службе. Сегодня служили молебен с акафистом Пресвятой Троице. Впереди было и помазание освящённым маслом, и окропление святой водой, и молитвы. И эта молитва, доводящая до слёз, которая всегда звучит во мне в тяжёлые дни и часы:

"Господи, услыши молитву мою, и вопль мой к Тебе да приидет".

Нельзя, нельзя, думал я, нельзя сильно любить жизнь. Любая вспышка гаснет. Любая жизнь кончается. Надо любить вечность. Наше тело смертно, зачем цепляться за него? Оно исчезнет. А душа вечна, надо спасать душу для вечной жизни.

Но как же не любить жизнь, когда она так магнитна во всём? Ведь это именно она тянула меня к себе, когда звала на Красную гору и к плотине. Я шёл в детство, на блеск костра на песке, на свет ромашек, на тихое голубое свечение васильков во ржи, надеялся услышать висящее меж землёй и облаками серебряное горлышко жаворонка, шёл оживить в себе самого себя, чистого и радостного, цеплялся за прошлое, извиняя себя теперешнего, нахватавшего на душу грехов, и как хорошо, и как целебно вылечила меня исчезнувшая плотина. Так и мы исчезнем. А память о нас — это то, что мы заработаем в земной жизни. Мы все были достойны земного счастья, мы сами его загубили. Кто нас заставлял грешить: пить, курить, материться, кто нас заставлял подражать чужому образу жизни? Кто из нас спасал землю от заражения, воду и воздух, кто сражался с бесами, вползшими в каждый дом через цветное стекло, кто? Всё возмущались на радость тем же бесам, да всё думали, что кто-то нас защитит. Кто? Правительство? Ерунда. Их в каждой эпохе по пять, по десять. Деньги? Но где деньги, там и кровь.

Мы слабы и бессильны, и безоружны. И не стыдно в этом признаться. Наше спасение только в уповании на Господа. Только. Всё остальное перепробовано. Из милосердия к нам, зная нашу слабость, Он выпускает нас на землю на крохотное время и опять забирает к Себе.

"Господи, услыши молитву мою! Не отвержи меня в день скорби, когда воззову к Тебе. Господи, услыши молитву мою!"

* * *

Я к русской осени приехал,

К родимой средней полосе,

По ярким клёнам — по застрехам —

Деревья, вижу, живы все.

Покуда жив и я — и слово

Могу покамест произнесть

Во здравие всего живого,

Которое под Богом есть.

Живёт и смерти не боится,

И я не верю, что помру,

Как эта ёлка или птица,

Или берёза на юру.

Но я, шагая мокрым логом,

Справляя жизни торжество,

Недаром произнёс "под Богом", —

Незнаем Промысел Его.

А оттого ещё любезней

Мне эти отчие места,

Что не противоречат бездне

Ни дух земной, ни красота.

* * *

Беззащитная Россия:

Поперёк ли, вдоль

Рыщут два зелёных змия —

Доллар, Алкоголь.

Оборвались всюду нити,

С молотка — земля.

"Но не баксы ж вы едите!" —

Вопиют поля.

И в парах ли алкоголя

Иль с тугой мошны

Поднималось, зрело Поле,

Доля всей страны?!

Причастится этой тайне

Каждый, кто не слеп:

Как на стареньком комбайне

Собирался хлеб.

Как, минуя все напасти,

Наши мужики

Сеют не во имя власти

И не вопреки.

Но во имя речки, лога,

Дольнего куста,

И, считай, во Имя Бога,

Господа Христа!

БАБЬЕ ЛЕТО

Посвистывают трясогузки,

И облаков тугие сгустки

Вдруг проливают светлый дождь,

И радостный под ним идёшь…

Даёт небесная корова

Нам молоко опять и снова, —

Дымящееся молоко,

На сердце от него легко.

Так и проходит бабье лето,

И нитка паутинки вдета

Мной в самописное перо,

И строчки — словно серебро.

Бежит неровная цепочка

Из серебра — и к строчке строчка

Ложится на прохладный лист,

И воздух — тоже серебрист.

И золотист. И листья клёна

Вновь отчеканены до звона,

И гол боярышник, а ель

Над тропкой ворожит досель.

Она наворожит нам зиму,

А ныне полную корзину

Несут опёнков и груздей,

А я так в гости жду друзей.

Пусть не дождусь я в гости друга,

Но ими вся полна округа,

Они, уже навеселе,

Меня, должно быть, ждут к себе.

* * *

Я всё реже слагаю стихи,

Брезжат в памяти дальние лица…

Видно, ветхими стали мехи —

В них вину молодому не влиться.

Всё настойчивей зов тишины,

Приучающей жить бессловесно,

И пространные речи страшны,

И лишь память одна интересна.

Только исподволь — словно по льду

Пробираюсь я к истине слепо

И чего-то нежданного жду —

Уж не грома ли с ясного неба…

Мне привычно, но тесно, хоть плачь,

В моей старой заношенной шкуре…

Тут-то вот и явился палач,

Князь в стихах, но бирюк по натуре.

Грубый гений, которым в миру

Козыряют в признаньях несметных,

Ну а он-то себя на пиру

Представляет — средь ликов бессмертных.

…Не с небес неожиданный гром,

От него не померкли бы краски, —

Это гений меня топором

От души саданул, по-крестьянски!

Ах, не надо бы мне поминать

Этот миг, первобытный до дрожи,

Но когда я уж стал помирать,

То нежданно для подвигов ожил.

Пусть стрелу, иль топор, иль пращу

В ход пускают — теперь я при виде

Встречных гениев тропку крещу

И шепчу торопливо: "ИЗЫДИ!"

* * *

Т. Х.

Весь красный, без единого листка,

Боярышник с увядшей рябью ягод…

Неведомые строки следом лягут,

И чувствую — одна уже близка.

О чём она? Об осени?.. Опять!

Но что поделать, коли нет упадка