Газета День Литературы - Газета День Литературы # 65 (2002 1)

В природе, а покой и благодать,

Которые вдыхать свежо и сладко.

Горчинка же во сладости такой

Ещё добавит прелести природе,

Когда тебе сейчас вот, над рекой,

Шепчу слова, незначащие вроде.

О горечи, о сладости шепчу

Таких обычных наших отношений,

Которые пока что по плечу

Мне и тебе… и этот мир осенний

Уж не для нас ли затеплил свечу?

Огонь её колышется едва

Сквозь облака, что так летуче тают,

И о спокойной нежности слова

В груди без принужденья возникают.

Не буду говорить, что я люблю;

Как паутинку блёсткую глазами,

Я сердцем связи тонкие ловлю

Меж этой тихой осенью и нами.

КРАЙ СВЕТА

Владимиру Фирсову

Край света. Перепутаны пути.

В пустых глазницах медная монета…

Здесь коршуны, зверьё и пауты.

Здесь ангелы на пограничье света.

Край леса. Заповедный край боров

До окоёма, до земли обреза.

Медвежий край, а в жилах — волчья кровь

Языческая, правнуков Велеса.

Край лета… Череда ненужных слов.

Седая прядь, как осени примета.

Несёт косяк последнюю любовь

Над взмахом рук, за край хмельного лета.

Край осени. Край вспыхнувших осин

Оранжевых, пунцовых, ярко-красных.

В прозрачном свете поздних осенин

Россия несказанна и прекрасна!

Край неба. Край упавших с неба звёзд.

В разломах туч воронья непотреба…

И нескончаем сумрачный погост

Былых веков под вечной синью неба!

Край лиха, что над Родиной стряслось,

Что уродилось, словно облепиха…

Святая Мать, сойди в обитель слёз,

И света край оборони от лиха!

ЕЛЕНЕ

Я знаю — умчатся пернатые орды.

Затихнет листвы карусели круженье.

И будут простуженно плакать аккорды

Случайные, в празднике странном рожденья

Осенней любви, что нежна и сурова.

Она называется именем дивным.

И ты воплотишься в преддверье Покрова

Последним, негаданно хлынувшим ливнем.

Потом простучишь по Арбатской брусчатке,

Спускаясь навстречу заката пожару…

Здесь Пушкин у двери заветной перчатки

И трость подавал пожилому швейцару.

И здесь, где сошлись все пути и распутья,

Был к месту твой голос и смех серебристый.

Чернели ограды чугунные прутья

И пили пылающий пунш декабристы!

Я шёл к тебе, буквы слагая и знаки.

Я нёс тебе храм из словес на ладони…

И мне доверяли, не лая, собаки,

И следом бежали крылатые кони!

Но в чёрной толпе, удивительной паре —

Нам бросили в спину загад на разлуку!

И я… утопаю в глазах твоих карих,

А ты — не протянешь спасения руку.

И всё, что в мечтах называлось Еленой,

За тысячу вёрст от далёкой Эллады,

Легло на бумагу строкой вдохновенной

В стране, где к поэтам не знают пощады!

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЛИСТОПАД

Какая осень крыльями шуршит

Среди юдоли уличного ада…

Меня уложат на багряный щит

И унесут в обитель листопада.

И грянет громом реквиема гул

Былой весны из Ветхого завета.

И бабье лето встанет в караул

Над ложем онемевшего поэта.

Но я приподнимусь, отсрочить тщась

Миг расставанья духа с ношей тела.

Вернись, душа! Ещё не пробил час,

Чтоб ты стрижом над памятью летела.

К той, что за тридцать грошей не предаст

Вернувшегося в прошлое Мессию…

И плащаницы листьев алый наст

Опустится покровом на Россию!

СНЫ ДЕКАБРЯ

Был сон тягуч — не тот, который в руку,

А тот, который длится, как кошмар…

В дымящуюся холодом излуку

Речной пращи — скатился солнца шар.

Смутны пути, судьба на перекрёстьи,

И высоко до утренней звезды…

На волчьей свадьбе снова будут пёсьи

Предательски поджатые хвосты.

Что служится: заутреня, вечерня?

Закатный сполох яростен и ал.

Где козыри? Пошлёт Никола черви,

Иль вновь Аггей кресты наколдовал?

Декабрь хмур, и смотрят даты хмуро

С оставшихся листов календаря.

Безвременье… В чащобах сонных Бурый

Не ведает коварства декабря.

И длятся сны, и нет тому прощенья,

Кто предал соловьиные сады.

И тянут нить до праздника Крещенья

Раздвоенные Ворога следы!

ПЛАЧ ПО РОССИЙСКИМ ПОЭТАМ

В небеса пошлёт прощальный глас

Колокол людского покаянья…

Скольких нас не стало? Сколько нас

За чертой призванья и признанья?

Скольких нас не стало! Сколько нас

Приняла Российская равнина.

Ждал на Чёрной речке алый наст,

Эшафот — в утробе равелина.

Скольких целовала вьюга в лоб!

Скольким вслед струился шип змеиный!

Положи, Елабуга, на гроб

Асфодель Кавказа для Марины.

А душа — зегзицей со стены,

Мысью с древа — грянется на травы…

Мы ещё вернёмся с той войны,

Где стихи — горящий край державы.

И пройдём по россыпи листов

Пасквилей, доносов и наветов.

И не хватит Родине крестов

Как наград посмертных для поэтов!

ЗАВЕЩАЮ РОССИЮ

Задолго до Светлого праздника вешнего,

От комля столба, у заставы стоящего,

Под кашель простуженный старого лешего

И шорохи льда переправы мостящего

Метёт по дорогам пурга-околесица,

Но дело немётно, как водится исстари.

Опять начинается месяцев лествица

От печки, где ели горят серебристые.

Беременна прошлого года загадками,

Пришла января суетливая проза.

Опять Рождество с надоевшими святками.

Опять на Крещенье не будет мороза.

Под утро опять одолеет бессонница.

И скрип половиц под шагами неслышными.

И дело к разлуке негаданной клонится.

Печальной разлуке под старыми вишнями.

И Виевы веки сомкнутся усталые.

Века разомкнутся в пространстве и времени.

И лишь снегириные сполохи алые

Рассыплются искрами в траурной темени…

Но звон колокольный густою октавою

Разбудит вчерашние сумерки синие.

Я в них остаюсь за чертой, за заставою,

А вам, сыновья, завещаю Россию!

Где никнут берёзы над прахом отеческим,

Над зимником, битым стальными полозьями,

В края, где не пахнет жильём человеческим

И звёзды висят самоцветными гроздьями —

Над русской землёю, как ворот, распахнутой,

От скал, где бушует волна океанная,

До степи полынной, нагайкой распаханной,

Где Разина песня звучит окаянная!

От Сестрорецка Войцеховский и Степанич выехали в 8 ч. 11 минут. В это же время из своей квартиры в Ленинграде вышел лектор комакадемии Дмитрий Хаимович Швартц. Настроение у Швартца было превосходное.

Швартц в гимназии Энска носил кличку "Истинно русский человек". Во время 1905 года подчёркнуто сторонился "революционеров", обсуждавших запрещённую литературу в гимназической курилке-уборной; говоря "евреи", всегда уточнял: "они", "у них". Сам Швартц был крещёным и единственный из всех старшеклассников регулярно ходил в церковь. После гимназии поступил на юридический факультет Петербургского университета, проучившись курс, бросил, учился в Базеле, Базельский университет тоже бросил и в конце концов в 1914 году за взятку оформил экстернат всё того же Петербургского университета. В 1915 году в составе комиссии экспертов поехал в США следить за поставками вооружения в Россию. После Февральской революции решил вернуться, ехал долго, через Владивосток, и в Петрограде оказался только в январе 1918 г. На месте быстро сориентировался, диплом об экстернате порвал, тут же оформив справку о сотрудничестве в пробольшевистской прессе Нью-Йорка. В 1920 г. вступил в РКП(б), затем закончил комакадемию. Однако серьёзных связей наработать не удалось. Пытался пробраться в секретариат Троцкого, но там всё было забито насмерть, вплоть до дальних родственников знакомых. Сунулся к Бухарину, но сильно не показался товарищу Стецкому и еле унёс ноги (разгромную фразу в номере "Воинствующего безбожника" удалось завернуть в самый последний момент, уже на стадии набора). Приходилось к сорока годам довольствоваться полубесплатными лекциями на мелких предприятиях Ленинграда, да изредка — публикациями во второстепенной прессе. Положение отчасти спасала умница-жена, работавшая в одном из подотделов Смольного, но в общем Швартц, оглядываясь вокруг, считал себя неудачником. Однако недавно Швартцу "пошла карта".