М Николсон - Солженицын на мифотворческом фоне

"В лице Солженицына ЦРУ обрело верного слугу"

и т. д. [16] 16-17 Яковлев Н. Н. ЦРУ против СССР. М., 1980. С. 196. . Яковлев зашел настолько далеко, что даже исказил цитату из мемуаров американского посла в Москве Джейкоба Бима, чтобы доказать, что американские дипломаты принимали непосредственное участие в редактировании и переписывании трудов Солженицына в 60-70-е годы [17] 18 Там же. С. 188, сноска. Ср.: Beam J. Multiple Exposure. N. Y., 1978. P. 232-233. . В романе Гарри Тюрка эта роль отведена Катрин Лаборд.

Но… Картстайн и Дэдрик совершили роковой просчет. Катрин действительно полюбила Россию, и ей быстро опротивела отвратительная "нерусскость" Ветрова. Правда о Москве постоянно противопоставляется гнилостному и тухлому миру Ветрова и ему подобных людишек, а также бездушному, материалистическому американскому обществу, в котором царят наркотики и порнография и от которого Катрин отреклась навсегда. Москва вокруг Катрин сияет неподдельной благожелательностью. Катрин слышит задорный смех горничных, убирающих номера в гостинице "Москва". Переполненный радостью таксист бросается обнимать Катрин, выйдя из телефонной будки. Он только что узнал о рождении первенца. А еще очаровательные московские бабушки, чудесные виды, незабываемые интернациональные вечеринки под балалайку, — все это в часы, проведенные без Ветрова, дает ей возможность испить из чистого источника задушевности и неподдельного человеколюбия. И все это делает для Катрин обман тем более невыносимым: она должна либо предать Россию, которую полюбила, либо ЦРУ, которое направило ее сюда и которое угрожает не только ей, но и ее другу, порядочному и честному журналисту. В конечном итоге ее совесть берет верх, и она обращается в Союз писателей с разоблачением:

"С середины 60-х годов Ветровым управляли иностранные специалисты в области литературы, которые давали ему консультации по всем новым произведениям, планировали за него каждый его шаг и сочиняли либо тенденциозно редактировали все его публичные заявления".

ЦРУ может иногда сесть в лужу (или забраться не в ту ванну), но если его разозлить, то оно может показать всю свою силу. Друга Катрин отправили в Сайгон, где его и прикончили американские спецназовцы. Сама же Катрин оказалась в ловушке, скомпрометированная и доведенная до депрессии. Однако в более глобальном контексте поражение ЦРУ очевидно. Если в романе Солсбери Соколов, насильно разлученный с любимой родиной, после прилета на Запад заверяет журналистов:

"Я нахожусь за границей своей страны, но мой дух не покинул Россию", —

то Ветрову удается спровоцировать свой арест и изгнание из СССР, чтобы воссоединиться с собственным счетом в швейцарском банке. В России он презираем или игнорируем соотечественниками, с него сорвана маска, и он разоблачен как фашист и русофоб, а на Западе его новая книга "Зеки" (читай — "Архипелаг ГУЛАГ") не производит той сенсации, на которую рассчитывали его хозяева-кукловоды. Ветров отжил свое, и, по циничному предречению Дэдрика, ему суждено провести остаток своих дней в кругу эмигрантов, где-то посредине между Хором донских казаков и Украинским правительством в изгнании.

Далее сюжет развивается еще более зловеще. Сэф Картстайн, разработавший этот и другие планы культурного шпионажа, сходит с ума. Он страдает от галлюцинаций, в которых видит розовых лягушек. Под занавес Катрин принимает галлюциногенный препарат в гостиничном номере в Берлине и сводит счеты с жизнью, выпрыгнув с балкона. В момент падения во весь экран телевизора в ее номере возникает портрет Ветрова, а голос за кадром возносит ему хвалу как

"великому русскому писателю Игнату Исааковичу Ветрову, человеку беспрецедентно честному и цельному".

Невзирая на то, какими именно способами Тюрк собирал материалы для своего романа, вполне понятно их истинное происхождение. Даже если не принимать во внимание расхожие обвинения в сотрудничестве с ЦРУ, легко просматривается солженицынский образ, подсказанный суровыми статьями в "Правде" ("Ответственность писателя", "Недостойная игра"). Они сразу же перепевались на все лады газетами братских республик и друзьями СССР на Западе, были поддержаны гласом народа, доносившимся (если в нем была потребность) изо всех уголков необъятной страны. Слышатся здесь и отголоски презрительных насмешек, карикатур и стишков в журнале "Крокодил" в период изгнания Солженицына.

"Фигляр" безукоризненно вписывался в непрекращавшиеся попытки органов и служб безопасности дискредитировать и обезвредить Солженицына в годы после его изгнания с советской земли. За этим последовал целый вал писаний, спланированных в противовес его книгам [18] 19 Cм. мою статью "Soviet Antidotes to Solzhenitsyn's Avgust Chetrynadtsatogo" в сб.: Aspects of Modern Russian and Czech Literature: Selеcted Papers of the Third World Congress for Soviet and East European Studies/Ed. A McMillin. Columbus, Ohio: Slavica. 1989. P. 159-178. . Осуществлялось систематическое переписывание его биографии на основе интервью и мемуаров его первой жены и друзей детства, появлявшихся под такими заголовками, как: "Вскоре со временем" или "Кто есть Солженицын?". Заголовки памфлетов гласили: "В круге последнем" и "Архипелаг лжи Солженицына". И наконец, свод поношений писателя представляла собой кульминационная среди антисолженицынских книг в 70-е годы "Спираль измены Солженицына" Томаша Ржезача [19] 20 Ржезач Т. Спираль измены Солженицына. М., 1978. Данное издание ("Прогресс") не поступало в продажу, однако в Италии продавалось более раннее издание: Rezac T. La spirale delle contraddizioni di Aleksandr Solgenitzyn. Milan, 1977. Эта работа была заказана КГБ с разрешения Политбюро, что подтверждено в кн. "Кремлевский самосуд…". С. 556-561. .

Именно здесь стоит вспомнить фамилию, данную Гарри Тюрком своему антигерою. В "Архипелаге ГУЛАГ" (ч. III, гл. 12) Солженицын описывает, как вскоре после ареста его пытались завербовать в качестве стукача. "Ветров" — именно эта фамилия была предложена ему для подписи под отчетами. Это один из ряда эпизодов в "Архипелаге ГУЛАГ", где Солженицын что есть мочи старается привлечь внимание читателя к тому, как его первоначальная самонадеянность сменялась ощущением потерянности и беспомощности: "В тот год я, вероятно, не сумел бы остановиться на этом рубеже Но что-то мне помогало удержаться А тут меня по спецнаряду министерства выдернули на шарашку. Так и обошлось. Ни разу больше мне не пришлось подписаться "Ветров". Но и сегодня я поеживаюсь, встречая эту фамилию". Том "Архипелага ГУЛАГ", содержащий это признание, увидел свет в Париже в 1974 году. В рамках кампании, призванной уменьшить влияние Солженицына на Западе, делались попытки представить эту исповедь как некую предупредительную меру, предпринятую Солженицыным, чтобы защититься и отмести обвинение, будто он когда-либо был стукачом.