Михаэль Дорфман - Башевис-Зингер: Портрет, который ни в какие рамки не укладывается

— По телефону я говорил ему: «Слушай»… Лишь когда был маленьким, то начинал письма «Дорогой папа». Он был для нас человеком, живущим в Америке и раза два в год присылавшим два–три доллара в письме.

Отношения писателя с сыном всегда отличала отчужденность и холодность. Как отец, так и сын написали о своей первой встрече после Второй мировой войны. У Башевис–Зингера — лукавый, умудренный опытом и не сильно обремененный принципами еврейский человек созерцает наивного и самонадеянного, полагающегося на силу пришельца, которому многое предстоит узнать в этом мире. У Замира это встреча 25–летнего «нового ивритского человека», с высоты своего исторического оптимизма взирающего на смешного, немного жалкого своего отца, олицетворяющего все то, что сионизм был призван отменить.

Сегодня Исраэлю Замиру 74. И он с горечью замечает:

— Отец был богаче меня… Он продал права на свои произведения, включая экранизацию и театральные постановки, американскому издательству за очень большие деньги. /…/ Когда я хотел написать пьесу «Влюбленные и приятные» по его новелле «Двое», то вынужден был обратиться к американскому издателю. Только потому, что я сын писателя, они разрешили мне сделать перевод бесплатно. Иначе театру «Габима» пришлось бы заплатить большие деньги.

Израильский национальный театр «Габима» действительно не способен заплатить за постановку Башевис–Зингера. Театр «Габима», один из ранних символов сионизма, начинал когда–то в Москве с благословения Вахтангова. Символично, что первой и наиболее известной постановкой стал созвучный произведениям Башевис–Зингера «Диббук» («Одержимая духом» — евр. ) Анского. Многолетний директор театра, выдающийся знаток культуры и умница, но из рук вон плохой администратор Яков Агмон рассказывал нам, как трудно было представить, чтоб лет тридцать, даже двадцать назад в «Габиме» захотели бы играть что–то «местечковое», из Башевиса. Сегодня, да и уже в течение последних пятнадцати лет театр находится в состоянии перманентного банкротства. Зато созданный труппой из Москвы под руководством Евгения Арье театр «Гешер» («мост» — ивр. ), по мнению одних, «самый профессиональный израильский театр», по мнению других — «единственный не местечковый», с успехом ставит пьесы по мотивам Башевис–Зингера.

— Отец не любил постановок и экранизации своих произведений, считая, что они уводят от смысла, — замечает Исраэль Замир в интервью, — но я рад, что Евгений (Арье) сделал это хорошо, придерживаясь оригинала.

Постановки «Гешера» прошли в конце июля 2004 года в престижном нью–йоркском «Линкольн–Сентер» в рамках празднования 100–летней годовщины со дня рождения писателя с аншлагом. Влиятельный критик Лоренс Лопейт (в своем ток–шоу на нью–йоркском общественном радио WNYC) назвал «Гешер» самым еврейским театром в мире еще и за то, что там не ограничивают себя выдуманными идеологическими и языковыми рамками, а играют на всех наиболее распространенных сегодня языках еврейского народа — английском, иврите и русском.

* * *

Разумеется, во всем, что касается жизни и творчества Башевис–Зингера, субъективное тесно связано с извечными еврейскими конфликтами и архетипами. Символично, что современный стопроцентный израильтянин, профессиональный литератор Исраэль Замир не может согласиться, что он мог что–то унаследовать от идишиста Башевис–Зингера. «Все, что выучил, это из книг», — уверено замечал Замир. Так и современный Израиль до сих не готов к синтезу, не готов признать творчество Башевис–Зингера, как и всю культуру восточноевропейских евреев, своей интегральной частью. После получения Нобелевской премии повесть Башевис–Зингера «Раб» вошла в израильскую школьную программу. Но лишь по разделу «иностранная литература». Когда уже писалось это эссе, пришло сообщение, что Еврейский университет в Иерусалиме из–за недостатка средств вынужден закрыть академические программы на идише. Выяснилось, что идиш у них тоже в Департаменте иностранных языков.

Сионизм создавался на отрицании « галута » («изгнание» — ивр.), прежде всего языка идиш, еврейского быта в диаспоре. Всякое еврейское преуспеяние в диаспоре рассматривается сионистской идеологией как ненужное, а то и вредное. Тем более когда речь идет о культуре, которую сионизм взялся заменить. Еще сегодня фраза на идише в говорящей на иврите израильской компании вызывает приступ какого–то нездорового смеха. Нетрудно понять, почему именно историческая повесть «Раб», где есть мотив возвращение в Сион, включена в израильские хрестоматии. Она входит в обязательную школьную программу, и ее скучный разбор надолго отбивает у израильского школьника желание читать что–либо из Башевис–Зингера. Кстати, полные восточноевропейской мифологической и религиозной еврейской символики романы единственного израильского лауреата Нобелевской премии Шмуэля–Йосефа Агнона, писавшего на иврите, израильские школьники тоже читают с трудом. Скажем еще, что скверный русский перевод повести «Раб», выполненный в общем–то хорошим израильским издательством «Алия», надолго отбил у нас вкус к творчеству Башевис–Зингера.

Впрочем, Замир, сам писатель, переводчик, бывший заместитель главного редактора органа кибуцного движения «Ал–Амишмар» («На посту» — ивр. ), с горечью говорит об отношении к творчеству и личности Башевис–Зингера в Израиле: «В Нью–Йорке есть улица его имени, в районе, где он жил. У меня же нет достаточного количества денег, чтоб в Израиле назвали его именем улицу».

* * *

Особый накал страстей приобрела полемика вокруг творчества и личности писателя, когда стало известно о присуждении ему Нобелевской премии в 1978 году. Не единожды Нобелевская премия по литературе, по уставу присуждаемая лично, символизировала всемирное признание не писателя, а литературного явления, направления, а то целой национальной литературы. Похожая ситуация произошла и с Пабло Нерудой, и с Александром Солженицыным, и с Иваном Буниным. Многие считали, что премия присуждена не самому Башевис–Зингеру, а всей еврейской литературе.

Газеты же писали, что есть более достойные и даровитые таланты, например талантливейший прозаик, старший брат писателя Исроэль–Йегошуа Зингер или поэт Яков Глатстейн. Речь действительно идет о талантливой литературе. Глатстейн — проникновенный лирик, мастер и новатор еврейской поэзии. Возможно, лишь «вундеркинд еврейской поэзии» Ицик Фефер может сравниться с ним в виртуозном владении еврейским стихом. И. — Й. Зингер действительно великолепный стилист, много лучше своего младшего брата. Башевис–Зингер, как и Шолом–Алейхем до него, действительно силен не стилистикой, не хорошо скроенной фабулой. Оба они приобрели всемирную известность не повестями и романами, а особым еврейским умением создавать и рассказывать короткие истории. Хотя даже самые средние роман Башевис–Зингера — это все же хорошие романы. Вызывает сожаление, что внимание русских переводчиков и издателей больше привлекали романы писателя, чем короткие рассказы.