Михаэль Дорфман - Башевис-Зингер: Портрет, который ни в какие рамки не укладывается

Михаэль Дорфман

Башевис–Зингер: Портрет, который ни в какие рамки не укладывается

Давайте поговорим о Башевис–Зингере, пока он еще не стал классиком, пока его портрет еще не добавили к иконостасу или, как по Талмуду, не построили вокруг него ограды, а его книги не покрылись пылью. Все в его образе и творчестве вызывает вопросы. Даже его личное имя. Как звали писателя? Ицхак, как настаивает современное израильское произношение, переиначивающее на свой лад еврейские имена; Исаак, как по–русски пишут в энциклопедиях; Айзик, как указано в некоторых наших изданиях в переводе с «американского»; Ицик, как на его родном идише; или же Иче, как произносили это имя в его молодости где–нибудь на еврейских Налевках в Варшаве?

На каком языке он писал? На идише, или же идиш был языком его черновиков, как утверждают некоторые критики? К какой литературе его отнести: к еврейской, польской или американской? Заслуженно ли досталась ему Нобелевка, или же были более достойные, чем он? Споры не утихают и по сей день, а значит, писатель Башевис–Зингер остается современным и актуальным для нас, хотя в 2004–м ему бы исполнилось сто лет.

Идиш сегодня — это язык вовсе не мертвый. По разным подсчетам, на нем разговаривает до полумиллиона человек, хотя родным и разговорным он остается лишь в ультрарелигиозных еврейских кварталах в Америке и Израиле. Зато в некоторых кругах художественной еврейской интеллигенции, подобно определенным русских кругам, бытует вера в необходимость «ходить за словом и учиться у мужика». Вот мы и направились в поисках читателей Башевис–Зингера к нашему «мужику» — в торгующий книгами на идише магазин в одном из наиболее религиозных еврейских кварталов Большого Нью–Йорка.

На вопрос, имеется ли что–нибудь из Башевис–Зингера, хозяин магазина, добрейший рэб Мойшеле (имя изменено по его просьбе), замкнул пальцем уста и скороговоркой забормотал что–то вроде «не приведи Господь». По ходу беседы выяснилось, что не только любые произведения Башевис–Зингера, включая его замечательные детские книжки 60–х годов, но даже творчество классиков еврейской литературы Шолома Аша и Шолом–Алейхема подвергалось анафеме различными раввинами.

— За распространение «такого» тут могут и стекла выбить, — патетическим шепотом сказал книготорговец. — Могут даже поджечь.

Улицы религиозных еврейских кварталов действительно пестрят плакатами, так называемыми «пашкэвилями» ( идиш. от слова пасквиль), где подвергаются анафеме и проклинаются раввины, канторы и простые евреи и, разумеется, книги. Некоторые представители «народа Книги» не стесняются публично жечь неугодную литературу. Не так давно в Нью–Йорке во дворе известнейшей и крупнейшей йешивы «Мир» раввины жгли тираж труда раввина Натана Каменицкого «Творившие великое». На полутора тысячах страниц сын одного из видных духовных вождей религиозного американского еврейства Америки рабби Якова Каменицкого создал жизнеописания крупных раввинов конца XIX — начала ХХ столетия. Труд всей жизни раввина горел в костре из–за каких–то мелких обид и теологических разногласий с нынешним руководством его общины. Двадцать лет назад раввины любавичского движения ХАБАД предали анафеме даже широко известного раввина Адина Штейзальца за «слишком живые» подробности его книг о библейских героях. Им не понравилось, что — в полном соответствии с Библией — пророк Елисей у него лысый, а царь Давид — рыжий. Хасидами проклят романтизировавший и популяризовавший хасидизм во всем мире замечательный философ Мартин Бубер. Некий раввин по фамилии Либерман из того же ХАБАДа предал анафеме друга и критика Бубера, крупнейшего исследователя хасидизма и еврейской мистики иерусалимского профессора Гершома Шолема. Тем более, здесь под запретом вся великая светская еврейская литература.

Впрочем, здесь евреи вовсе не являются исключением. В прошлом году на литургии Торжество Православия, что в воскресенье в первой седьмице Великого поста, я с удивлением обнаружил, что имена графа Льва Толстого и еще целого ряда деятелей русской истории числятся в длинном списке тех, кого Русская православная церковь предает анафеме.

Идиш в религиозных кварталах удивительно беден и лапидарен, совершенно лишен абстрактных понятий. У нашего, говорящего на идише «народа», как и у легендарного русского «мужика», можно порой отыскать искрометное выражение, сочную брань, поучиться изощренному использованию талмудических и библейских выражений в ругательном, а часто и откровенно матерном смысле. Неоткуда взяться здесь образным богатствам. Истинные сокровища языка — еврейского, русского, любого другого — накоплены в книгах, в литературе, но она–то как раз нашим «мужикам» недоступна, а их пастырям и вовсе кажется бесполезной и опасной. Впрочем, наш книготорговец рэб Мойшеле не подвел. Из каких–то глубин, заговорщицки улыбаясь, он достал редкое старое издание одной из самых эротических новелл Башевис–Зингера — «Тойбеле и ее демон», правда, лишь по–английски. И, подумав, предложил целый список эротических, а то и откровенно порнографических названий еврейской тематики. В списке, впрочем, оказалась и серьезная литература: «Языческий рэбе» Синтии Озик, «Романтика в погребальном свете» Тины Розенбаум, «Шлюха из Менза» Вуди Аллена и совсем уж непереводимое на русский язык «Пип–шоу» Натана Энгландера. И весь богатый ассортимент был по–английски.

— Наши «эпикорусы», — с улыбкой заметил рэб Мойшеле, употребив древнее талмудическое название еретика, происходящее от имени греческого философа Эпикура, — на еврейском языке такое не осилят.

* * *

В 1935 году Ицик Зингер приезжает в Нью–Йорк, не зная ни слова по–английски. Его старший брат Исроэль–Йегошуа устраивает «зеленорога» (как дразнили в Нью–Йорке новых эмигрантов) работать в ежедневной еврейской газете «Форвардс» («Вперед»). В течение двадцати лет Зингер пишет в газете новости, фельетоны, заметки и рассказы под различными псевдонимами: Варшавский, Сегал, Башевис. Последний псевдоним писателя — от имени матери Басшева, хотя, как и во всем у Башевис–Зингера, и здесь мог быть некий скрытый смысл, и псевдоним на самом деле взят от имени библейской царицы Вирсавии, доставшейся царю Давиду через предательство его военачальника Урии–хеттянина. Сюжет о бесе, соблазнившем женщину, в свою очередь соблазняющую царя отправить ее мужа на гибель, вполне в духе писателя. Правда, у Башевис–Зингера дух плотской любви соблазняет девушку переодеться парнем и пойти учиться в религиозную йешиву.

Идишистская литература в первой половине ХХ века по праву входила в круг крупнейших и развитых европейских литератур.