Сергей Максимов - Очерки

Выделяет большака из толпы его крепкий ум, изощренный продолжительными наблюдениями над мудреною жизнью земледельца среди многочисленных врагов, которых он почти всех знает на память и против каждого хранит в запасах этой памяти способы обороны и средства отпора. Воздержная жизнь до седых волос сохранила ему и эту острую память, и крепкое здоровье, которое дает ему возможность не отставать от других в работе и служить всем примером. Строгое отношение к себе во всю долгую трудовую жизнь умеет он внушать и другим. Если иногда требовательность его доходит до крайностей в своей семье, где тяжела подчас его рука и неприятны его ежовые рукавицы, — на миру он благодетель и дорогой человек уже потому, что делиться с малоопытными своими драгоценными практическими наблюдениями он считает священным долгом. Для направления и исправления земледельческих работ у него такой запас примет по предзнаменованиям физической природы и животного царства, что общая сумма их составляет целый кодекс земледельческих правил. Его приговором определяется время посевов и жнитва, сроки сенокосов и выбор лядин для росчистей и посева. Его последним словом и ручательством отделяются свои от чужих перепутанные и запаханные полевые межи. По ним он впереди всех, для пущего уверения, идет с иконой или куском вырезанного дерна, положенными на седой голове. Большак сказывает последний приговор и дает бесспорное мнение во всех тех случаях, где все другие потеряли голову и дошли до бесконечных и неразрешимых споров. Над глубокою, опасною пропастью по перекинутой с одного берега на другой тонкой и хрупкой жердочке большак есть тот опытный проводник доверившихся слепых, который наверно выводит на твердое и надежное место.

В названиях селений, даже городов, сохранились имена тех первых насельников, которые делали в лесах росчисти, ставили первую избу и улаживали на нови трудовую жизнь по изведанным и обычным общинным приемам. Если имена других и не приурочились к названиям селений, то память об них сохранилась в народе. В XV веке новгородский крестьянин Петр Дементьев Воронов с несколькими семейными товарищами ставит жилья на пустынном мысу при реке Олонке и быстро обогащается, привлекая новые семьи. Здесь основывается таким образом то селение, из которого потом выродился город Олонец. Промышленные люди из того же Новгорода Филатовы и Окладниковы содействуют заселению устья Мезени, и из слободы последнего образуется город Мезень. Новгородец Ивашко Дмитриев Ластка на Печоре при устье Цыльмы, по грамоте Грозного, созывал людей, "копил на государя слободу" и давал ему за то оброку шесть рублей в год; в слободе поставил церковь и "попа устроил как ему у тоя церкви можно прожити". Лука Варфоломеев (из бояр Новгорода) помогает заселению берегов Двины, и т. д.

В описываемых местах этот тип настолько живуч и неизбывен, что видоизменяется поразительно и разновидности его довольно многочисленны. Такими людьми живет и закрепляется община, они скрыты под разными обликами и известны под разными именами, но призвание и судьба их вся посвящена крестьянскому миру и вращается в сфере его интересов, у лучших представителей этого типа общественная служба доходит до самоотречения.

Священным почтением при жизни и "памятью с похвалами" по кончине своей воспользовались у народа те святые отшельники, которые в давние времена строения Русской земли уходили в непочатые леса для самоуглубления и молитвы и выходили из своих затворов на людскую помощь немедленно, лишь только объявлялась в том надобность. Тот же неустанный труд, услажденный неусыпной молитвой, приковывал внимание тех, которые в отчаянии от неудач и невзгод утратили всякую энергию и надежду и боялись потерять самую веру. Лишь только доходил слух о безмолвных и скрытых подвигах пустынника, любопытные и верующие шли к нему для поучения, за примерами и указаниями. Некоторые увлекались святою жизнью до того, что решались оставаться подражать ей, другие и большая часть начинала помогать трудом этим людям, изнывающим и изможденным от постоянных трудов и непрестанных молитв. Созидались в лесной глуши храмы, выстраивались кельи, сооружалась ограда, возрождалась пустынька, невдолге превращавшаяся в монастырь, посвящаемый на всем севере в честь Спаса, сохранявшего от бед трудных переселений по глухим лесам, и имени Николы-угодника, уберегавшего, по исконным народным верованиям, на пути плаваний по бурным озерам и неизвестным рекам. Основатель обители, при виде пришлых, приселявшихся к монастырской ограде свободным поселением — слободою, ходил к сильным мира в Новгород к посадникам и вечу или в Москву перед светлые очи царей и великих князей. Здесь обещанием молитв за усопших родителей и во искупление их душ от вечного мучения отшельники выхлопатывали себе грамоты на земли, "володети тою землею игумну и старцам вовеки, а поминаючи родителей наших да и детей наших и ставити им обед на такой-то день". Когда монастырские межи встречались и перепутывались с полосами земель людей вольных и из них завистливые к богатым монастырским угодьям не затруднялись измышлять и наносить монастырским слобожанам всякие обиды, увозя снопы и сено и угоняя скот, — основатели обителей и их наместники снова ходили к сильным мира. Отсюда они приносили несудимые грамоты, по силе которых ведал крестьян судом и расправой сам игумен с соборными старцами, а в преступлениях, исключая уголовных, никто монастырских крестьян судить не мог. Наиболее богомольные, по примеру Марфы Борецкой, знаменитой вдовы новгородского посадника, отписывали за монастырь свои волости со всеми угодьями: землею и водою, рыбными ловшцами, пожнями и лесами и лешими озерами. "А кто имеет наступатись на те земли или кто тех людей изобидит, и тому быти от нас в великой казни". За согласием на уступку в монастырскую пользу немеряных и неведомых земель у богатых князей и бояр не стояло дело. В жизни и делах слишком много было соблазнов и падений, чтобы понуждаться в умилостивлении бога. А именно на это и обрекли себя эти смиренные видом, нищие духом старцы, отрешившиеся от соблазнов и прелестей греховного мира, эти святые люди, пришедшие с жалобами и челобитьями и, при своей неизреченной скудости, со священною водою в восковых сосудах, с богородичным хлебцем и святыми иконами, вынесенными из дальних и глухих стран, с самых краев крещеного света. Когда просветитель лопарей, сын торжковского священника Трифон, пришел в Москву с ходатайством о помощи и содействии своим подвигам и подал челобитную царю Грозному на пути его в Благовещенский собор к обедне, царевич Федор Иванович столь был поражен видом монаха из таких дальних стран, что, войдя в особый придел храма, снял с себя богатую золотую верхнюю одежду и велел отдать ее страннику с тем, чтобы его милостыня предускорила всех прочих. Страхом и ужасом преисполнялось сердце и благоговейным восторгом наполнялась душа при представлении о тех великих трудах и святых подвигах, каким посвятили себя подвижники, обещавшие неустанные молитвы на целые годы у самых нетленных мощей прежде их благоугодивших богу и воссиявших теми же подвигами благочестия.