Газета Литературы - Газета День Литературы # 141

Теперь, как последовательный летописец этой вот душераздирающей истории, спешу признаться: восторг мой как-то сразу простыл, когда дядя Степан, в чьё благодушество верилось несмотря ни на что (как верилось и в благодушество ''погони"), вдруг… как-то слишком бесцеремонно взял да и разметал своих друзей-преследователей по разным жёстким позициям. И даже не оглянулся проверить: что от них осталось? (Слава Богу — все уцелели, да не его в том была "вина"…)

Для некоторой само-(ре-а-бе-ли-тации, кажется?) напомню, что не одна я тогда испытала презренный страх: буквально все попадали духом, но я-то хоть не вопила; ведь никого из моих среди волонтёров не было, и вообще я не уважаю резкие звуки…

… А всё-таки: что же это такое с ним тогда сделалось? С дядей Степаном? С человеком сумасбродным? Да. Но не до жестокости. Весёлым? Но никогда — прежде — не до разбоя! (Правда, я тоже всегда ценила размах. Но более про себя и не до белой горячки.) А тут… даже я дрогнула! И, как лицо с достаточной долей надёжного, прочного, здорового суеверия, впала бы даже наверно в это… (как его?) в мисти… (чего?) мисти… (— ага!) — в мис-ти-цызым, кажется! (Плохо — не знать, во что впасть собираешься.)

И до сих пор я не знала бы: отчего одичал наш добрый дачный сосед, кабы да не позднейшие ползущие слухи. Сказывали однако, что не само по себе одичал-то он, а это Альбина заплеснула ему в стакан приворотное зелье.

Дело житейское? Может быть, может быть… Но ведь, кто ж его знает: из какого археологического сырья или из какой змеиной отрыжки изготовляется почтенная смесь? Даже иногда страшно подумать — чем всё это дело ещё сверху бывает потом присыпано! Ни одна мировая Академия про то знать не может, а знает лишь тёмна ночка едина да, возможно (отчасти), сама Альбина… Словом, питьё это, видимо, очень своеобразно, если от него можно прийти в то состояние ошаления, из которого так долго не мог выйти Степан Трофимович Кулебякин.

Быть может, мы где-то уже обмолвились, что все его заигрывания с прекрасным полом были чисто платонические и не преступали размеров реальной площади, отведённой жизнью под флирт. Не являясь Ловеласом (ни даже Лавласом), безобиден-то он был для нашей сестры примерно как тень мухи на солнечной занавеске! Страдал ли он, не видя себе серьёзного отклика? А зачем? Ведь в каком-то смысле наше маленькое общество и без того лежало у его ног! Тебе ли сетовать на одиночество, если сам ты как целый ансамбль в одном лице! Вот ведь, как соберёшься весь вместе да грянешь "Не шуми, мати…" — и все почужевшие — снова твои! Так для чего же осложнять себе жизнь ещё чем-то? (Кажется, у Степана Трофимыча она уж и бывала осложнена…)

И всё же никто из женского населения не был обнесён его вниманием совершенно . Альбина оставалась единственная из местных красавиц, на кого он почему-то не обращал внимания. Могло показаться, даже и опасался её. Что в общем-то и резонно. Скажи такой даме: "Здравствуйте" — и уже она разнесёт, что её сманили! Похвали ей погоду: "Вечерок-то какой, соседка!" — и завтра же она подаст в суд "на алименты"! Даже и при отсутствии ребятишек с той и с другой стороны. А то (если без того, кого бросили, уж никак нельзя будет обойтись) — отловит какое-нибудь чумазое дитя подворотни, папиросами подкупит и — пожалуйста: дело в шляпе! И даже не в простой шляпе, а в шляпе с пером — сказала бы я! Так что у дяди Степана имелись достаточные причины бежать от привалившей удачи.

Альбина же со своей стороны… — как бы это выразиться?.. Если бы её можно было объехать не в три, а только в два дня с половиной, я, пожалуй, сказала бы, что она "по нему сохнет". К счастию для неё, я этого о ней сказать не могу. Но какое-то сердечное чувство к нему у неё, несомненно, было.

При том, что уклончиво-непроницаемый вид избранника лишь подливал масла в огонь её расположения к этому, столь галантному вообще, человеку. И ревность, — ревность безвыходная и несуразная! — становилась её уделом.

Мог бы когда-нибудь или нет — Кулибякин втюриться в Альбину? Вряд ли, думаю я. Но даже если бы… гм… нежное чувство… негаданно… невзначай, ненароком… как тать в нощи… и всё такое… — вкралось бы вдруг в это чёрствое (в данном случае) сердце, — оно (то есть чувство) опять улетучилось бы, и вот тут уже навсегда, — как только он выпил бы эту заразу — альбинино "приворотное зелье"!

(газетный вариант)

Михаил Шемякин «Я НАЦЕЛЕН ДЕЛАТЬ ДОБРО…»

Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ

Художник и скульптор Михаил Шемякин родился 4 мая 1943 года в Москве. Отец Михаила Михайловича кадровый военный, после Великой Отечественной был военным комендантом в Восточной Германии. Он происходил из старинного кабардинского рода Кардановых, мама же являлась выходцем из русского дворянского рода Предтеченских. В 1957–1971 гг. будущий художник жил в Ленинграде, учился в Специальной художественной школе при Академии живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е. Репина. Из школы был исключен по идеологическим соображениям. В дальнейшем активно занимался самообразованием, много копировал картины старых мастеров в Эрмитаже.

В СССР был участником шести выставок, которые закрывались на 2–3 день после экспонирования. Арестовывался, и помещался в психиатрические лечебницы.

В 1971 году под угрозой тюремного заключения был выслан из СССР. Около 10 лет прожил в Париже, затем жил в городе Клавераке на Гудзоне недалеко от Нью-Йорка, а в прошлом году снова вернулся во Францию, и сейчас живёт неподалеку от города Шатору в долине Луары в 260 км от Парижа..

Участник более 500 выставок. Почётный доктор шести университетов.

Евгений Данилов: Михаил, недавно Вы побывали на родине отца, в Кабардино-Балкарии. Как прошла поездка?

Михаил Шемякин:Мой отец кабардинец, из старинного рода Кардановых, к которому принадлежу и я. И поездка в Кабардино-Балкарию была запланирована для того, чтобы встретиться с членами нашего рода. Я член родового комитета. Род большой. В Кабардино-Балкарии живёт 12 тысяч человек. И все они — Кардановы. У нашего рода есть свой герб, свой флаг, свой гимн, своя газета, свой музыкальный ансамбль. На Северном Кавказе несколько таких родовых организаций, наша одна из самых крупных. И по другим странам Кардановых разбросано более 60-ти тысяч человек: в основном в Турции, Иордании, Израиле и США.

В этот приезд я познакомился со своим троюродным братом, Петром Темиркановым, который тоже музыкант, как и его родной брат Юрий Темирканов. Впервые я привёз туда свою дочь Доротею, и она буквально была потрясена всем происходящим: этим застольем, задушевностью, теплотой, которую в сегодняшней России, пожалуй, встретишь не часто.