Газета День Литературы - Газета День Литературы # 138 (2008 2)

Вот этим высшим офицерам, вызывающим у Проханова сильнейшую неприязнь, и противопоставлен в романе капитан Кудрявцев. Он как будто "списан" с психологического типа русского офицера Кавказского корпуса 30–40-х годов прошлого века, органически сочетавшего в себе, по словам Я.Гордина, "романтика, рыцаря долга и имперской идеи с преобладающим типом солдатского сознания, который можно определить как тип служивого стоицизма". Он постепенно приходит к постижению той "скрытой теплоты патриотизма" (Л.Толстой), которой наделены обыкновенные российские солдаты, неожиданно оказавшиеся под его началом. Чёткая ориентация на толстовский идеал офицера становится у современного автора едва ли не основополагающей: это тот, кто находится на примерно равном уровне с солдатами, тот, кто герой в душе, а не во внешности, тот, кто служит, а не выслуживается. Справедливости ради отмечу, что и Кудрявцев, как все прочие персонажи, после получения приказа о начале операции делается по-особому оживлённым и озабоченным, очень напоминая в этот момент тех же толстовских честолюбцев, о которых уже шла речь. "Его душа, ум и воля обретали осмысленную близкую цель. Ради этой цели он терпел лишения, занимался рутинной работой, трясся по жидким дорогам, ударяясь грудью о кромку стального люка, чертыхался, когда глох двигатель и приходилось брать застрявшую машину за трос. Впереди ожидал его город, огромный, живой, населённый множеством неведомых жизней, часть которых страшилась и не желала его появления, а другая нетерпеливо ждала. Он войдёт в этот разворошенный, взбудораженный город, распавшийся на враждующие куски. Стянет его воедино железными скрепами. Восстановит мир и порядок. Город сулил непредсказуемое, желанное будущее, в котором он проявит свою отвагу, удачливость, героизм". Действительно, в эти мгновения Кудрявцев еще очень похож на офицера Бутлера из "Хаджи-Мурата", испытывающего перед набегом "бодрое чувство радости жизни и вместе с тем опасности смерти и желания деятельности и сознания причастности к огромному, управляемому одной волей целому".

Кудрявцев, ещё раз повторю, претерпевает в романе существенную эволюцию, которая на сюжетном уровне разбита на несколько этапов. На первом он расценивает себя и свои предстоящие действия как полностью сообразующиеся с духом и буквой присяги, данной им государству. На втором этапе, став свидетелем гибели бригады, он находится в довольно продолжительном шоке. На третьем Кудрявцев испытывает мучительное изумление, уже не связанное со страхом за собственную жизнь, и пытается понять, что же случилось и откуда пришло несчастье. Как раньше нередко делала "военная" проза, Проханов оставляет своего героя на некоторое время в одиночестве с вызывающими острую душевную боль вопросами, на которые он не может найти ответов. Педалируемая автором чистота сознания героя, весьма напоминающая инфантильность из-за неумения объяснить происходящее, делает не совсем естественным переход к следующему этапу. Ибо здесь к нему возвращается пусть маленькая, но всё же командирская роль, требующая осмысленного и ответственного поведения, и он начинает свою, локальную и персональную, войну с чеченцами. Глубоко личностный оттенок она приобретает благодаря тому обстоятельству, что дом, в котором российские военные держат оборону, находится на территории, контролируемой семьёй того самого Исмаила, в доме которого была устроена очень похожая на архетипическую модель "пир — побоище" коварная ловушка. Война между чеченцами и россиянами из-за этого совершенно естественно трансформируется в своеобразную дуэль двух сильных людей, которую следует считать кульминацией романа. Противная сторона теряет в ней своего лидера и вдохновителя, а сам Кудрявцев оказывается победителем в том толстовском смысле, когда Лев Николаевич описывал, чем была для русского солдата битва на оставленном им Бородинском поле.

Как бы ни относилась к Проханову критика (её оценки в данном случае не имеют принципиального значения), несомненно одно: он относится к числу тех немногих работающих ныне в русской литературе прозаиков, которые пытаются найти формы сближения эмоциональной образности своих произведений с их идейно-нравственной устремлённостью. Более того, он не только ведёт нравственный поиск, но твёрдо знает, чего он ищет, не только задаётся вопросами человеческого бытия, но и, пусть по-своему, убеждённо отвечает на них.

… "Чеченский блюз" завершается апофеозом Слова — молитвой бесхитростного русского батюшки, просящего у Архангела спасения сыну-воину и России — "любимой и ненаглядной, которая бесконечна, благодатна, хранима молитвами всех святых и заступников, и ангелов, и Царицы Небесной, и каждого, допущенного в ней родиться на великие радости и великие испытания".

Рядом, через поле, невидимое, находилось Труворово городище, у подножья которого разлилось Городищенское озеро и били из горы Словенские ключи. Туда, пробираясь по озёрам и речкам, в заповедные языческие времена причалил свой чёлн Трувор, брат князя Рюрика. Сел на княжение в Изборске, положив начало Киевско-Новгородской империи русских. Оттуда, из-под горы, орошённой священными ключами, надлежало взять первую горсть земли. Коробейников поклонился кургану и направился к машине исполнять предназначение.

Открыл багажник. При свете лампочки развернул бабушкину скатерть с синей вышивкой, кустистой бахромой и фамильными вензелями, помнящую бесчисленные семейные застолья и чаепития. На полотнище, как на плащанице, прозрачными, словно водяными знаками были оттиснуты лики многолюдной родни, часть которой он помнил с детства, а другую знал по фамильным преданиям. Достал складной нож со множеством лезвий, отвёрток и пилок, добытый в Анголе, на складе трофейного оружия. Примерился и рассёк скатерть на шестнадцать лоскутьев, по числу земель, которые ему предстояло собрать. Один лоскут спрятал у себя на груди, другие бережно отложил прозапас.

Сел за руль. Машина послушно завелась. Он покатил по ночной дороге в сторону Изборска, пробираясь к ключам. Городок спал, выпуская ему навстречу зеленоглазых кошек. Почти невидимые сквозь купы деревьев, проплыли крепостные стены и башни. В белёсых лучах возник и канул каменный крест часовни. Машина выкатила на окраину и остановилась на откосе. Он выключил фары, вышел из салона. Кругом было влажно, беззвёздно, всё погрузилось в туман. Близкое озеро источало холодные испарения, которые плыли на окрестные луговины, заволакивали кладбище, огороды, сбегавшие вниз тропинки. Ключи, невидимые, были где-то рядом, под горой. Вдыхая холодный туман, он пошёл наугад по тропе.