Газета День Литературы - Газета День Литературы # 102 (2005 2)

Тот след во мгле густых стеблей.

Еще яснее отзовётся

В душе — сквозь холод лет и дней.

Ребёнок вновь сюда вернётся,

Вновь пробежать — другой весной.

Придёт, сквозь слёзы улыбнётся:

Нет на земле поляны той!..

Всё меньше смотрю на полотна,

Тона их и полутона,

Всё больше — на сбившихся плотно,

Молчащих

Вокруг

Полотна.

Смотрю не на стиль, не на облик

Картины, глядящейся в зал, —

Смотрю с удивленьем на отблеск

Её

В любопытных

Глазах.

На то, как скользят мимолётно

По линиям — им всё равно.

На то, как почти неохотно

Вбирают

В себя

Полотно.

Как чутко и робко затихнут…

И вдруг, полыхнув как гроза,

Воскликнут — как будто возникнут

Внезапно

Другие

Глаза.

В день весенний, когда я пшеницу

Сеял, в небо свой взгляд вознося,

Знал я крепко: нельзя торопиться,

Но и медлить, и медлить — нельзя.

В день, когда и полол я пшеницу,

Небеса о погоде прося,

Тоже ведал: нельзя торопиться,

Но и медлить, и медлить — нельзя.

Спелость зёрен блеснула медово,

Будто солнцем густым налилась.

Вот теперь-то помедлю я вдоволь,

Вот теперь-то помедлю я всласть.

Ветер свистнул мне, вея прохладой,

Что отныне спешить мне не надо.

Что теперь-то, конечно, не надо.

…Но и медлить,

И медлить — нельзя.

…А небеса, как думы, — хмуры

От зимних, слякотных дождей,

Но всякий день литературы

Не мыслим без родных людей.

Они родные не по крови

(Каких в нас только нет кровей!),

А в несменяемом покрое

Трех старомоднейших идей.

Идея первая:

Россия

Святей и больше, чем страна,

Которую превозносили

За то, что просто есть она.

Другая дерзкая идея:

На холодающем ветру

Хранить надежду, леденея

В душе:

"Нет, весь я не умру…".

Идея третья —

С третьим Римом

Несочетаема вовек:

Быть сыном и притом — любимым…

Поэт — наивный человек.

В конце Татьяниного дня,

Когда темнело,

Весть, леденящая меня,

Уже летела.

Через барьеры Кольцевой

Автодороги,

Через овраги под Москвой

И перелоги.

Через карьеры и пустырь,

Где ветер — резкий,

Через Никольский монастырь,

Святой Угрешский.

Раздался звон колоколов —

Они скорбели:

Свет Николаич Соколов

Исчез в метели…

А.П.

Кружится в поймах рек,

Медлит над веткой вербной

Легкий, весенний снег,

Может быть, предпоследний.

Дышащая вода

Смоет снежинок пятна,

Вышла из-подо льда

И не уйдет обратно.

Запахи вновь остры,

Птицы живей летают,

Ленточные боры

Зелень в пейзаж вплетают.

Гляну за них — поверх —

И различу за ними

Сквозь предпоследний снег

Облик твой, легкий смех,

Ставшие вдруг родными.

Вдоль солнцевских кварталов криминальных,

Церковных и кладбищенских оград

Из дальних стран и местностей недальних

Ко мне сухие бабочки летят.

Средь зимних дач и перелесков марта

Они мерцают ярче снегирей.

Их собирает человек азарта

Меж двух непримиримых лагерей.

Превыше всех кремлевских истуканов

И прихвостней крылами шелестят,

Летят твоей метафорой, Проханов,

Литотой и гиперболой летят.

Мы никогда не сможем притерпеться

К тому, что подло, пошло, тяжело.

И легким стуком отзовется сердце

Лимоннице, не взятой под стекло.

Валентину Устинову

Сад "Эрмитаж" — московский вертоград.

Я не бывал в нем, если разобраться,

С тех светлых пор, как двадцать лет назад

В честь "Братчины" гуляли мы по-братски.

Для ресторана сада "Эрмитаж"

Ты был весенним, щедрым и везучим,

А мир огромный был взаправду — наш,

Поскольку поэтически озвучен,

Воспет, запечатлен и донесен

До тех, кто верил в молодые песни,

Которые мы пели в унисон.

Мы и сейчас поем порою вместе!

— Я вижу сны на уровне Петрарки. —

Однажды Виктор Боков пошутил.

Такой урок — что мертвому припарки,

Кто этой высоты не ощутил.

А я скажу, как ни было б сурово,

Что постараюсь до конца пути,

Увидеть сны на уровне Толстого,

Ну, может быть, Владимира Кострова,

Но только уж не Дмитрия Пригова

Иль Губермана, Господи прости…

Проверяет на истинность

Время

наши слова.

С ослепительных лиственниц

Облетела листва —

Все хвоинки-хвоёвинки

Утонули в воде…

Где ж вы скрылись, Еременки,

Бунимовичи — где?

Все Эпштейны, хваленые

Невпопад и впопад.

Елки вечнозелёные

Так реально стоят,

И в мороз — молодецкие,

И готовые в срок

Хоть на праздники детские,

Хоть на смертный венок!

То ветер повеет сурово,

То снег продолжает полёт,

Но снова Татьяна Петрова

Заветные песни поёт.

И голос, родной и звенящий,

Звучит по-над Клязьмой сильней,

Нетающий и настоящий,

Как все, что за нами.

За ней!

Весенние дожди на северных просторах.

А в Лемболове густ сосновый аромат.

Но снег еще в лесу,

И лед на тех озерах,

В которые с высот глядел мой старший брат.

Он до сих пор в пике…

Глаза земли прикрыты,

Но скоро синевой и светом полыхнут.

Припомнив судьбы тех, что были здесь убиты,

Все трудности свои я не сочту за труд.

Как много я прошел, как радужно увидел,

Как часто жизнь моя безоблачно текла!

И если ранил я кого-то и обидел —

Да видит старший брат — конечно, не со зла.

Горящий самолет, сужающийся в точку,

К высокому зовет который год подряд…

Всё чаще выхожу

К озерам в одиночку,

Все пристальней гляжу,

Выдерживая взгляд.

Не садись-ка на коленку,

Предлагаю потерпеть:

Про Володю Бондаренку

Я частушки буду петь.

Как заходит русский спор —

Говорит, что он помор,

А когда достанут сало,

Говорит, что он — хохол.

(Рифма — плохая, а сало под горилку — хорошее…)

Ты про это, я про то,

Ты про сто и я про сто,

Ты про сотню номеров.

Я про сто твоих врагов.

Мы на них с прибором ложим.

Хорошо, что есть враги,

Это значит: что-то можем —

Вот такие пироги!

Дорогой мой друг Володя,

Чёрным днем и светлым днем

Что в комоде — то и в моде,

Что имеем — то поём.

Ты про это, я про то,

Ты про сто и я про сто,

Я про сто твоих врагов

Ты про сотню номеров.