Газета День Литературы - Газета День Литературы # 104 (2005 4)

Пролетело лето.

Наступила осень,

Нет в бараке света,

Спать ложимся в восемь.

Этот барачный реализм определил их место в искусстве, поместил их не в выморочную элитарную зону надреальности постмодернизма и пародии, а в социальную зону бытовой жизни своих сограждан. И потому они обречены были на забвение со всех сторон. Как со стороны официальной, так и со стороны надвинувшейся на них в первые годы перестройки волны эпигонского по отношению к культуре Запада отечественного постмодернизма, смешавшего и верх и низ, и шутку и серьез, явно паразитирующего на предыдущей великой культуре. И сразу возник конфликт между ранними и поздними концептуалистами, ориентирующимися на совсем другие смысловые ценности. Для того же теоретика Михаила Айзенберга Всеволод Некрасов чересчур быстро дошёл до своего максималистского предела, до минимальной, нулевой выразительности. Дальше уже идти было некуда. И он как бы законсервировал свой творческий путь и свой имидж, как автора крайних радикальных экспериментов на будущие тридцать-сорок лет, что и сослужило ему плохую службу. Сам же поэт считает:

Всё просто

Простор прохвосту

И весь вопрос

Только

А кто из прохвостов

Собственно

У нас тут и есть

Самый тут

Самый самый прохвост

Сейчас тут ему вся власть

Его счастье

Помню наши споры с Михаилом Эпштейном, ещё в середине 80-х годов принёсшим мне в редакцию журнала статью "Игра в жизни и игра в искусстве". Он уже тогда был нацелен на игру во всём, на тотальную иронию. Статью я на свой страх и риск опубликовал, за что потом всерьез получил попрёки в передовой газеты "Правда". И помню Мишины испуганные звонки: что делать и как реагировать? Играть дальше — весело отвечал ему я. Но при первой же возможности Эпштейн умчался играть в Америку, тем самым дав понять, что любых серьезных решений он побаивается. Уже оттуда он диктует молодым постмодернистам незыблемые правила игры, стремясь через эту игру изменить традиционный русский менталитет.

Приняли ещё тогда, в 60-е годы, их творчество в штыки и официальные левые, комсомольцы-шестидесятники. От Андрея Вознесенского до Евгения Евтушенко. Не признавали, но воровать у них — воровали, и выдавали за свое.

"У Андрея Вознесенского тоже есть стихотворение или заклинание, как он сам говорит тьматьматьматьтьмать… Возможно, Некрасов был первым. И, наверно, он может обвинить Вознесенского в плагиате. Но я бы не торопился", — пишет критик Губайловский в своей полемической заметке в "Новом мире" о творчестве Некрасова. (Кстати, характерно: до сих пор поэта в том же "Новом мире" не печатают, а критиковать — пожалуйста.) Всеволод Некрасов отвечает критику:

"Ой, и я, и я бы не торопился. И заметьте: и не поторопился. Это не я обвиняю Вознесенского в плагиате. Это Губайловский не обвиняет Вознесенского в плагиате. А я и не в плагиате, и не обвиняю, а просто обращаю внимание на нек-рые обст-ва:

матьматьматьматьматьматерьматерьматерь родина

сыра земля

и никакого метро

а война

вон она

Нек-рые, вроде того обст-ва, что, будучи напечатаны в питерском самиздатском "37" 78 года, эти стихи (как и другие) так и остались в самиздате (опять прав Губайловский!), т. к. остались без гонорара. А не то что там без премии… А еще было 64 года.

…тьма

тьма тьма тьма тьма тьма тьма-то там она

темнота-то темнота

да города

да города

да города

да города…

Это про Черноморское побережье. И, действительно, вспоминаю, что углядев тьмуть Вознесенского в "Юности", не то в "ЛГ" где-то в 65-7, радости не испытал. Как и горя настоящего. Тем более, похожий случай с "Антистихом" — у меня в 60, у Вознесенского — в 62 уже был. С аналогично распределенным гонораром. Шутка… "Почему не допустить, что Вознесенский догадался сам? Это ведь не очень трудно…" Ой, Губайловский…

Это-то?.. Не то что нетрудно — это раз плюнуть. Просто трудно не догадаться — особенно когда до тебя уже догадались. Давно замечено. Нет, того, что зовут талантом, в Вознесенском было на двоих-троих таких Вознесенских. Сложней с соображением. Но вот комсомольской совписовской поганости и наглости — этого на 10–20 таких же…

Вознесенского выпустили на публику изображать наш советский авангард — до того фальшивая роль (особенно после 62 года), что не мог не чувствовать это и сам Вознесенский — и это, похоже, особенно подбадривало, поддавало беспардонности, подзуживало лезть на рожон, в положения хуже и хуже одно другого и губернаторского. Особенно скакать, особенно перед нашим братом: а — что? А вот что вы мне сделаете? А вот вас нету, а вот я — есть. А вот такой я говно — по анекдоту про крокодила…"

Но творили первопроходцы нашего андеграунда 50-х—60-х осмысленно и всерьез. Как и положено на Руси. Даже в случае с русским авангардом. Случайно ли писал Василий Кандинский трактат "О духовном в искусстве", случайно ли Казимир Малевич обосновывал в брошюрах идеологию своего квадрата, случайно ли Эль Лисицкий клином красным бил белых? И левые, и правые в России творили всерьез. Граница этого серьезного отношения к творчеству — 60-е—70-е годы. И потому возник баррикадный раз-лом не только между традиционалистами и новаторами, но и в самом стане нонконформистского искусства между творцами и имитаторами, угрюмыми фанатами своего искусства и ловкими скользящими иронистами. Вот на этом раз-ломе поэт Всеволод Некрасов (а также и его сверстники и соратники от Холина до Сатуновского) был затёрт подобно тому, как затирают смысл любых значимых слов в пустопорожнем официозном обороте.

А я

Никто

Только звать

Меня

Никак не никак

Знаете ли

Я не никак

А Некрасов

Всеволод Николаевич

Не прошу любить

И не жаловаться

Есть в постмодернистском словаре такое понятие "смерть автора", когда автор как бы умирает в своём произведении, обезличивается и никак не даёт о себе знать. Скажем, в любом центонном стихотворении, целиком составленном из чужих цитат, где ты найдёшь самого автора? Недаром постмодернисты так легко могут подменивать свои обезличенные тексты. Одного Пригова хватит на всю литературу. За всех напишет, всех спародирует. Всеволод Некрасов, когда его загнали в угол, брошенного и одинокого, стал отвечать всерьез: "Режим блатной тусы гонит из искусства переживание: кабачкам оно не по зубам: предел их — обезьяньи кривляния… То-то и смерть искусства… Вполне реальная: куратор на месте автора. Технологии раскруток, блат-РR вместо качества и есть смерть, подмена и как итог отмена искусства. Как и смерть автора: живая неповторимая человеческая личность, всем опытом отвечающая за сопряжение разум/переживание, что и было сроду задачей искусства, да и всего сознания, никакой тусовке некстати, тогда разом кувырком… рыночно-наперсточная их наука про эти смерти…"