Газета День Литературы - Газета День Литературы # 109 (2005 9)

Я некоторое время думал, что название главы в мемуарах Станислава Куняева "Наш первый бунт" неудачно, ибо бунт вроде бы не первый. Таким названием оттесняется на обочину истории сопротивление авторов "Молодой гвардии", которое началось примерно за 12 лет до дискуссии-бунта. Название главы, думал я, обусловлено личностным фактором, тем, что во время дискуссии "Классика и мы", несомненно, самым смелым, глубоким, триумфальным было выступление Станислава Куняева.

Однако после публикации статьи "Но истина дороже…" ("День литературы", 2003, №3) вторая часть сомнений развеялась, я признал свою неправоту и порадовался за Куняева. Он, в частности, пишет: "…вспомни, что именно он (Вадим Кожинов — Ю.П.) организовал и осуществил наш первый бунт против еврейского засилья в культуре в 1978 году — дискуссию "Классика и мы". И даже фактическая ошибка в данном случае и контексте была "за" Куняева (дискуссия состоялась 21 декабря 1977 года), Куняева, написавшего в защиту Вадима Кожинова умную, справедливую статью, поступившего как благодарный и благородный друг.

По версии Станислава Куняева, "русская партия" возникла не в "Молодой гвардии" во второй половине 60-х годов ХХ века, как утверждают многие, а в "Знамени" с 1961 по 1963 годы.

Трудно согласиться с версией Ст.Куняева, которая по сути совпадает с "левой" — С.Чупринина, Ст.Рассадина, А.Дементьева, В.Твардовской, Н.Митрохина и других. В мемуарах Куняева читаем: "Но нас не устраивал "молодогвардейский" или "октябрьский" кружки, поскольку и тот и другой находились под мощным присмотром государственной денационализированной идеологии — "Октябрь" опекался цековскими чиновниками, а "Молодая гвардия" — комсомольской верхушкой, нам же хотелось жить в атмосфере чистого русского воздуха, полного свободы, и некоего лицейского царскосельского патриотического и поэтического содружества…".

Для меня неприемлемо противоестественное сближение "Октября" и "Молодой гвардии": дело не столько в "опекунах", которые в понимании национального вопроса занимали разные позиции, сколько в "продукции" и линии журналов — интернационалистски-советской у "Октября" и непоследовательно русской у "Молодой гвардии". Это понимал Михаил Лобанов еще в 1966 году, поэтому и критиковал "Октябрь", как и "Новый мир", за бездуховность.

"Когда литературно-комсомольская делегация летела в конце шестидесятых годов после посещения Шолохова из Ростова в Москву, он (С.Семанов — Ю.П.) вдруг вытянулся в салоне самолета по стойке "смирно" и скомандовал:

— Господа! Мы пролетаем над местом гибели генерала Корнилова! Приказываю всем встать!"

Здесь кто-то напутал, то ли Куняев, то ли Семанов. Корнилов погиб под Екатеринодаром.

Станислав Куняев в своих мемуарах, выражаясь языком либеральной интеллигенции, "достал" (это, конечно, не "говно", которое со смаком и явным удовольствием Станислав Рассадин вкладывает в уста Николая Асеева и Бориса Пастернака в "Книге прощаний") многих и многих "левых". Так, Евгению Сидорову, бывшему ректору Литературного института, министру культуры и послу России, дается такая убийственная и справедливая оценка: "…этот посредственный конформистский критик 60-70-х годов, от писаний которого не осталось не то чтобы строчки, но даже буквы". К тому же Куняев рассказывает историю, когда Владимир Соколов трижды намеренно называет Сидорова Евгением Абрамовичем, подчеркивая, думаю, не столько еврейство жены, сколько "шабесгойство" критика, благодаря которому он и достиг известных административных высот.

Евгений Сидоров так отреагировал через время на выпад Куняева. В пятом номере журнала "Знамя" за 2005 год в рецензии на книгу Андрея Туркова он уточняет: "… деятельность С.Куняева как "идеолога" началась в конце шестидесятых именно тогда, когда он, будучи человеком умным, понял, что не может как поэт стать вровень со своими сотоварищами (Шкляревским, Рубцовым, Передреевым). Предположу, что тайный комплекс поэтической неполноценности во многом создал главного редактора "Нашего современника". По иронии судьбы … не кто иной, как Борис Абрамович Слуцкий щедро благословил когда-то молодого Куняева на стихотворную стезю и (невольно) на "комиссарство". Второе возобладало".

В неадекватной версии Евгения Сидорова есть одна адекватность: хорошо, что он хотя бы признает ум Станислава Куняева. Как правило, его единомышленники отрицают и его. Давид Маркиш, например, в интервью Татьяне Бек ("Дружба народов", 2005, №3) походя называет Куняева "серым", но сам демонстрирует редкую серость и убогость мысли.

В вопросе же о том, кто был поэтическим "наставником" Станислава Куняева, "левым" нужно разобраться. В отличие от Евгения Сидорова Станислав Рассадин утверждает, что им был Булат Окуджава, а как мыслителя Куняева подпитывал, формировал Александр Межиров. Из "Книги прощаний" узнаем, что якобы через историко-философское тяготение автора "классического" стихотворения "Коммунисты, вперед!" к Василию Розанову и Константину Леонтьеву, через "его рафинированные старания матерели кожиновы и куняевы".

Воспользуюсь лексикой известного стихотворения Станислава Юрьевича: умеют, конечно, "смехачи" хохмить, умеют наводить тень на плетень, умеют нагло, беспардонно лгать. Думаю, что таким образом Ст.Рассадин отвечает на главу из мемуаров Ст.Куняева, где Межиров, "Шурик-лгун", предстает в самом неприглядном свете. Но зачем же самому уподобляться лгуну? Хотя и понимаю, что вопрос риторический… Невольно в этой связи вспоминаются строки Юрия Кузнецова, адресованные Кожинову:

Видать, копнул ты глубоко, историк,

Что вызвал на себя весь каганат.

Ты отвечаешь: — Этот шум не стоит

Внимания. Враги всегда шумят.

Но и "шуметь" можно по-разному, не так, как однокурсник Куняева по МГУ Рассадин в "Книге прощаний": "Звонит друг-кишиневец Рудик Ольшевский — поделиться скорбным недоумением как раз насчет вечера в Лужниках, в записи переданного по радио:

— Что там у вас происходит? Выступает Булат — тишина. Читает Куняев — овация!

Хитрости монтажа в то простодушное время как-то не приходили в голову".

Это уже диагноз…

В главе о жизни и поэзии Николая Рубцова "Образ прекрасного мира", одной из самых лирических и светлых в книге воспоминаний и размышлений Станислава Куняева, есть высказывание о природе и назначении поэта: "…Поэт всегда сын своего народа. Народ дал ему творческую волю, душу, понимание жизни, чувство народного идеала, а не просто один лишь язык. Язык, в конце концов, всегда можно выучить и оставаться писателем, чуждым народу, на языке которого пишешь. Но проходит время, и настоящий народный поэт — не по названию, по сути — выплачивает сыновний долг народу … своеобразной заботой и уходом за народной душой … ".