Газета День Литературы - Газета День Литературы # 109 (2005 9)

СПРОС — ПО ГАМБУРГСКОМУ СЧЁТУ!Кажется, прошло совсем немного времени с того момента, когда столичный и российский читатель впервые познакомился с творчеством молодого орловского поэта, выпускника Литинститута (ныне аспиранта) Алексея Шорохова, а теперь уже трудно представить себе страницы самых популярных и авторитетных литературных изданий ("Литературной газеты", "Дня литературы", "Российского писателя"…), где бы не публиковались стихи, статьи, эссе, острые реплики Алексея.

Яркий, самобытный поэт, глубокий, вдумчивый литературный критик, эмоциональный, задиристый полемист, стремящийся к энциклопедической точности и полнообъёмности иссследователь сложнейших явлений литературной и просто человеческой жизни, со своей чёткой, предельно выверенной гражданской позицией, патриотическим духовным стержнем, пронизанным православным мироощущением, — таким мы узнали и полюбили Алексея. А год назад, на XII съезде Союза писателей России, прошедшем — в Орле! — Алексей Шорохов был избран секретарём правления СП России. И поэтому спрос с него сегодня — по гамбургскому счёту!

А недавно на своей Родине, в славном городе Орле, Алексей Шорохов сдавал ответственнейший экзамен-отчёт перед своими земляками — здесь, в музее писателей-орловцев, прошёл его творческий вечер, посвящённый выходу в местном издательстве "Вешние воды" авторской книги стихов "Путь неисследимый".

В уютном зале старинного особняка, расположенного в историческом центре города, собрались почитатели творчества А. Шорохова, орловские писатели, представители прессы и телевидения. На выставке, подготовленной к творческому вечеру, были представлены книги писателя, а также публикации последних лет. Особое внимание и отдельный разговор вызвали книги, в которых А. Шорохов предстал редактором, автором предисловий и составителем: "Н. С. Лесков. Избранные произведения" (изд-во "Олма-Пресс"); "Родная Сербия (история братского народа)" и "История философской мысли" — изд-во "Православная педагогика" и др.

Живой интерес в зале пробудил рассказ о рождении и деятельности "Группы 17", объединившей современных писателей-реалистов, среди которых есть и писатели-орловцы.

В течение всего вечера звучали стихи поэта и песни на его стихи в исполнении орловских бардов. В завершение встречи состоялась передача музею писателей-орловцев книг и публикаций Алексея Шорохова и других участников "Группы 17" с дарственными надписями.

ЗА ВЫСОКОЕ СЛУЖЕНИЕУказом Государственного Совета Республики Дагестан Государственная премия Республики в области литературы присуждена поэту, члену СП России Гамзаеву Магомеду Алиевичу за поэтические книги "Городские горцы" (на русском языке в переводах Ю. Кузнецова, Я. Козловского, В. Бояринова, В. Артёмова) и "Храни, Всевышний, Дагестан!" ( на национальном языке).

Секретариат Союза писателей России от всей души поздравляет с высокой наградой своего коллегу по перу и друга.

Материалы полосы подготовил руководитель пресс-центра СП Александр Дорин

Когда после смерти Бориса Слуцкого литературовед Юрий Болдырев, вытащивший из его архива огромное количество непубликовавшихся стихов, сел писать сопроводительную статью, то вздохнул: этого, мол, все равно не обойти, так начну с самого тяжкого.

Самое тяжкое — участие Слуцкого в писательском собрании, где клеймили Бориса Пастернака за то, что тот отдал за границу "Доктора Живаго" и не отказался сразу от Нобелевской премии.

Начну и я с этого. Эпизод действительно незабываемый.

Среди людей, предъявивших Слуцкому за его поступок немедленный счет, изощреннее всех поступил Евгений Евтушенко. Вот как описывает эту "гражданскую казнь" Владимир Огнев в своей замечательной книге "Амнистия таланту":

"Евтушенко широким легким шагом подошел к Слуцкому и громко, на весь холл Дома кино сказал:

— Борис Абрамович! Я должен вам большую сумму. (Это была правда: Слуцкий охотно ссужал деньгами молодых. — Л.А.) Отдаю часть. Тридцать сребреников, — и протянул две монеты по пятнадцать копеек в покорно протянутую Слуцким руку.

В холле стало тихо.

Слуцкий повернулся на каблуках и пошел к выходу."

О, надо же знать отношения между поэтами! Слуцкий ведь тоже не стеснялся (о стихах Евтушенко как-то сказал: "Это МАЗ, везущий коробку с эскимо").

Евтушенко впоследствии в своей мальчишеской выходке покаялся (уже после смерти Слуцкого). Сюжет в память литературы врезался.

Нет, все-таки интересно: Леонид Мартынов тоже выступил на том собрании, и сделал это от страха, в чем сразу и признался; ему простили. Простили и Межирову, который, чтобы избежать участия, рванул аж за Кавказ, и тоже потом признался, что струсил. Не простили — Слуцкому. Может быть, именно потому, что он не захотел каяться.

Повернулся на каблуках и пошел.

Выгораживая еретика от либерализма, ученые умники и тихие дураки копались в его выступлении (которое, кстати, так и не было нигде опубликовано). Говорили, что оно было демонстративно кратким. Что имя Пастернака не было упомянуто. Что весь гнев оратора пал на головы шведских академиков, которые не ведали, что творили, присуждая Нобелевскую премию человеку, не имеющему возможности эту премию получить. Говорили, наконец, что Слуцкий выступил, потому что иначе должен был бы положить партбилет, полученный на фронте.

Высказывались десятки предположений: "вынужден", "дрогнул", "испугался", "плохо рассчитал". Кроме одного: что он был убежден в том, что сказал.

В стихах, написанных в стол, он им всем ответил:

Уменья нет сослаться на болезнь,

Таланту нет не оказаться дома.

Приходится, перекрестившись, лезть

В такую грязь, где не бывать другому.

Как ни посмотришь, сказано умно—

Ошибок мало, а достоинств много.

А с точки зренья господа-то бога?

Господь, он скажет: "Все равно говно!"

Господь не любит умных и ученых,

Предпочитает тихих дураков,

Не уважает новообращенных

И с любопытством чтит еретиков.

Тут даже и абсценное словцо на месте, хотя Слуцкий такой лексикой никогда не бравировал. В стихе все настолько ясно, что комментировать не надо. Разве что упоминание бога…

Но какого? Никакого "бога" сроду не было! Ни в еврейском семействе, ни в харьковском Дворце пионеров, ни в робеспьеровских декретах, которыми юный поэт зачитывался с детства. Было "пусто и светло от безбожной пропаганды". Бог "в углу, набравшийся терпенья, глядел, как храм его громят". Бог ждал, "когда мы в бездну полетим". Тогда и "свинья съест" — (да, именно в этой тональности писалось о боге).

Но так и можно о боге, если и впрямь прячущийся в облаках "душегрейный для старух" древний старик — с таким мы и без Рублева сладим (написано после просмотра фильма Тарковского). Такой бог — "убежище для потерпевших, не способных идти напролом, бедных, сброшенных с поля пешек. Я себя ощущал королем".