Газета День Литературы - Газета День Литературы # 112 (2005 12)

вчера умчался к текиле с элем.

Но зла не таит былой гегемон,

в окно мне машет: “Иди, похмелим!”

Нет, лучше останусь в своей тоске.

Пусть будет народ на меня обижен,

спиваться лучше в особняке,

или в квартире, где есть кондишэн.

***

Что ж, с полным правом встает заря,

ночь была худшею в этом веке.

Деревья, мокрой листвой соря,

дрожат и ежатся, как человеки.

По новой взрастая из тьмы ночной,

из тьмы страстей, надо думать, страшных,

они обнаруживают себя в несплошной

толпе подобных себе и влажных.

После полуночной беготни

дрожат одноногих нагие икры,

рассвет обездвижил их, и они

в тоске вспоминают ночные игры.

Стоят по стойке: сойти с ума!

Им так неловко: их стало видно!

За то, что мраком покрыла тьма,

им неудобно, и даже стыдно.

Ночью не важно, кто клен, кто ель,

теперь же за хвойную честь страшатся.

ночная замерла карусель,

на листьях одна лишь мысль — разбежаться!

***

Куда умираем, вот что непонятно,

куда мы толпой торопливою валим?!

Возвращаемся, всего лишь, обратно?

Или туда проникаем, где еще не бывали?

Вообще, мне равно должны быть чужды

и Юпитера покорители, и Зевса холопы.

Но мне говорят: “Не мели-ка чушь ты,

пирог, который в печи, лучше того, что слопан”.

Позади лишь кровь, преступления, горе,

но притом искусства, подвиги, царства.

Впереди лишь новые с годами хвори,

но, надеюсь, и новые к ним лекарства.

В спину взглядом впиваются Вии,

навстречу роботы с улыбкой на роже.

Те мертвые, эти еще не живые,

какое мне дело, чем они там не схожи.

Сзади пропасть, впереди вон бездна,

а я, на травке и солнышке, от обеих в шаге.

Я занят одним лишь, что здесь уместно:

детским лепетом на лужайке.

КрестьЯнин в Венеции

Люди, которым предстоит уйти под землю,

ходят по городу, уходящему под воду.

Слышу шум времени, но ему не внемлю.

Вижу гондолу, думаю про подводу.

Если воду оправить в камень, город станет столицей,

а потом перестанет. О грядущем и вечном

не размышляю, мне б поиграть с землицей

на участке каком-нибудь подвенечном.

Русский здесь, словно рюмка водки

в печени со стабилизированным циррозом.

Хожу, превращаю дворцы в фотки,

консервирую пищу

воспоминаньям и грезам.

Из мрака всех недородов, на площадь Святого Марка

выйду и восторг почувствую, как измену.

Вот стоит наркоман, он пьяней, чем доярка,

не замечает Венеции, предпочитая вену.

Если мир представить в виде, скажем, регаты,

а призом назначить дно, то сразу увидишь:

кого Европа не зови в адвокаты,

обогнал Венецию наш Китеж.

***

Я не поеду больше никуда,

хотя и путешествовал так мало.

Боюсь увидеть, что гниет вода

в глуши венецианского канала.

И тот дворец, где отрывался дож,

сарай из камня, мокрый и неброский.

Там смерти в атмосфере ни на грош,

и там уже не бродит даже Бродский.

Я не поеду также и в Китай,

ни в боинге, ни по железной ветке.

Цвети, о желтый образ, расцветай!

Знать не желаю истинной расцветки,

твоих Шанхаев, их ночных огней...

Китай, ты стал богатой страною,

а я смакую песни прежних дней:

стенанья за Китайскою стеною.

И содрогаюсь, лишь вообразив,

что я в Париж с экскурсией отправлен.

Увижу — и всего-то, — что красив,

и этим буду навсегда отравлен!

Нет, лучше лягу на диван-кровать,

и в дальний путь без всякого движенья!

Я не из тех, кто станет корчевать

вишневые сады воображенья.

ЧУЧЕЛО

В мой огород повадилось

Настырное жулье.

Наверно им понравилось

Мое житье-бытье.

Мне их пугать наскучило

Словами и без слов.

И сотворил я чучело

Из равных лоскутков.

Приделал морду умную,

Дал в руки кнут и жесть,

Под музыку бравурную

Воздал хвалу и честь.

Мол, стой на страже истово,

Пугай сорок-ворон

И всякого нечистого,

Что прут со всех сторон.

Сперва сомненье мучило!

По чучелу ли груз?

Но очень скоро чучело

Вошло, видать, во вкус.

Так огородом правило,

Взяло такую власть,

Что ничего — по правилам,

А можно только красть.

И так как за калиткою

Особый был надзор,

То в общем-то непрыткий я

Сигал через забор.

А если зазеваешься,

Зацепишься за край,

Зубов не досчитаешься

Иль взятку подавай.

И потому ждал полночи

И хлеб сухой жевал,

Чтоб взять на грядках овощи,

Что сам весной сажал.

Теперь одно в сознании:

Как чучело убрать.

То ли поднять восстание,

То ль килера нанять,

То ль поклониться в ноженьки:

Прости, мол, виноват.

И молча по дороженьке

Куда глаза глядят.

***

Декабрь. Полночь. Снегопад.

Ах, наконец-то снег кружится!

Не потому ли мне не спится,

Хотя уснуть я был бы рад,

Что этот миг не повторится?

Зима ходила на сносях

В распутье слякотной погоды.

Земля ждала: когда же роды,

Что прежде были в ноябрях?

Или теперь иные моды?

А я смотрю на этот свет,

Что излучает дар небесный,

Отодвигая сумрак тесный,

И говорю:

— Ну, здравствуй, снег! —

Фата для нищенки-невесты.

Дай чистоту небесных вод

Всему, что заблудилось в сраме.

Как очистительное пламя,

Твой ослепительный приход,

Как сон, разбуженный устами.

Сейчас пойти бы наугад,

Теряясь в снежном хороводе,

Как призрак, что ночами бродит,

Минуя любопытный взгляд,

И ощутить, как жизнь проходит.

Декабрь. Полночь. Снегопад.

***

Мечется, мечется снег над полями,

Кружится снежная мгла,

Белыми, белыми бьется крылами

О золоты купола.

Стонет, стучится в закрытые окна,

Хочет о чем-то оказать.

Только природа еще не умолкла,

Как неусыпная мать.

Снегом тревожится, ветром рокочет,

Волнами весть подает.

То ли возмездие миру пророчит,

Те ли к спасенью зовет.

Горы вздохнут, и прокатятся громы,

Вздыбится море волной...

В памяти домик стоит под соломой,

Полный вечерней зарей,

Неженка-лето, зима-белолица,

В звоне хрустальном река...

Что же так яростно вьюга стучится?

Или расплата близка?

***

Еще не зима, но уже и не осень.

И холодные пальцы равнинных дождей

На рябинах ласкают озябшие гроздья,

Утопая в ресницах уснувших полей.

Налетит сиверок и затихнет в подлеске,

Обрамляя тончайшей работы каймой

Неподвижные воды и ели-невесты.

И опять воцарится унылый покой.

Ни следа, ни намека, что вновь возродится

Буйство красок и звуков на этой земле.

...Одиноко маячит усталая птица,

Потерявшая стаю в безжизненной мгле.

***

День угас.

Вечер к полночи клонится.

Смотрят звезды сквозь призраки дня —