Газета День Литературы - Газета День Литературы # 131 (2007 7)

Суслик – я сразу, только мы вошли в подвал, вспомнил о Суслике – рассказывала мне, что в мае на традиционной ежегодной вечеринке с одноклассниками ей впервые стало скучно, тошно от тостов и шуток, и она ушла плакать в уборную.

Потому что не было тебя, сказала Суслик.

– Коля, наверное, домашний, книжный человек, – сказала жена босса, обращаясь не ко мне, но к брату. Я заметил прыгнувшего в глазах брата чёрта.

Что-то похожее мне уже приходилось слышать.

***

Я тебя поняла, сказала мне Аннетта тогда. Я тебя разгадала.

Я был по-вечернему поддат, сидел, глядя в стеклянную стену на закатное солнце. Анна зашла ко мне с просьбой открыть очередную её фантастическую бутылку.

– Никакой ты не гуляка и не Казанова, – сказала Анна, шлёпая на стол коробку конфет и садясь на игрушечный диван: короткая юбчонка вверх, ловкие ноги Анны хоть куда ещё. – Ты, на самом деле, подкаблучник, домосед и жлоб.

Подкаблучник – это глупости, из ревности, но правда в Анниных словах была. То есть, начни меня скоблить, гуляка праздный слетит, точно кожура с молоденькой картошки.

Чистить картофелину дальше она, очевидно, не считала нужным.

Я знал, положим, что на самом деле всё не так уж очевидно. Открывая слой за слоем, рефлексируя, рискуя оказаться вообще ни с чем, я понимал, что только свет прозрений моё оправдание, и цель, и средство. И кому-то этого, наверное, хватило бы, и с верхом – но, увы, не мне.

Грустные мысли угнетали мою волю, вот какие это были мысли: что, если кураж, порыв мой – вовсе и не Богом данный путь, а только моё неумение жить ясной, здоровой, породистой жизнью, какой, наверное, живёт Валерка С. и какою, до знакомства со мной, жила Суслик. Что я недостоин и лишен её.

Они же, эти мысли, гнали меня дальше, дальше, дальше – в бесконечность?

***

"Ай, Витя! – думал я, щупая череп. – Ай, мерзавец! Ты ведь поумней, чем хочешь показаться. О чём ты думаешь, проснувшись ночью, в замке, победитель?"

Как всё же бесконечно далеко ушёл я от рабочих разговоров, от элитных дач, от боссов и от их бессмысленно стареющих, несексуальных жен… И никуда, никуда не пришёл.

Виктор как будто протрезвел к концу, когда стало понятно, что я не опасен. Мы попрощались с ним тепло, как братья.

Я ощущаю себя юношей, подростком. Потому что ни черта ещё не сделано?

***

Все русские семейные рыбалки удивительно похожи друг на друга.

На двух машинах мы приехали на дачу брата, перевалочную базу, и теперь брат возился с сетью, размотав её во всю длину газона, женщины занимались сбором яблок, падавших, со стуком, под деревья, а я любовался точными движениями брата.

Хорошо всё же, что мы с братом разные. Он вот такой военный, балагур, добытчик, а я вот такой ранимый, курицы не зарубивший в жизни и весь из себя писатель. Было бы глупо, если б оба мы были военные. Еще глупей – писатели.

Вторая жена брата, Дама Треф, была – заметно отличаясь мастью – фигурой из прежней колоды. Я едва не назвал её тем, первым, именем.

Было понятно, почему брат выбрал эту партию. В Даме легко угадывались черты бывшей мечты офицера – теперь, по истечении положенного времени, ставшей полковничихой, офицерской мамочкой. Она была семейный врач и массажист.

Мне вспоминается семейная рыбалка в Красных Горках.

« * *

Отцовский шофер с братом ушли ставить сети, не признающий сетей батя тихо удалился с удочкой, а мы с прихваченным на пикник лысым чёртом остаёмся на лужайке с женой Степки, белокурой мечтой офицера.

Сбитая с толку магнетизмом лысого, мечта щебечет, путая слова, с невесть откуда взявшимся акцентом. Фальшиво хохочет и боится встретиться глазами с влажным взглядом чёрта, вполне довольного раскладом сил.

Я с грустью думаю, что всё же женщине с такой кормой и такой грудью не пристало тушеваться, даже перед лысым, чью давящую волю, безусловно, ощущаю на себе и я.

Впрочем, силы демона и белокурой слишком неравны. У них и единицы измерения разные.

Уже умея противопоставить свою волю чёрту, я пока беззащитен перед сладкой энергетикой мечты.

***

Теперь другое дело.

Оторвавшись от блокнота, я спокойно, дым от сигареты в форточку, смотрю на вышедших ко мне в вечерних платьях Даму и Тростинку.

Брат с Фёдором уехали в ночь, ставить сети.

Опершись кормой о подоконник, избегая прямых взглядов, сбывшаяся мечта несёт обычный дамский вздор, подтекст которого: с таким, как ты, наверно, можно прожить жизнь, Ник, правда?

Наплакалась бы ты со мной, думаю я.

Идиллию с вареньем и наливками прервал звонок. Даму, домашнего врача, к температурящему сыну вызывал клиент.

Выругавшись, мечта стремительно переоделась и уехала.

– Я скоро! – помахала она из машины.

Мы помахали вслед. Огни, мигнув, скрылись за поворотом узкой улицы.

Я пропустил вспыхнувшую Тростинку за калитку и запер железные ворота.

***

Женщины Света. Матовые. Непростые.

Только от них исходит тонкий, несказанный свет, указывающий на возможность счастья.

Сияние: загадочное, лунное – одних, и энергичное, дневное, полное – других, часто и составляет смысл – о, не жизни! – гонки в бесконечность.

Мы просыпаемся в разных постелях, но в одной, по-студенчески разгромленной светёлке.

Заря лежит на шторах, на бутылках, на твоем комом брошенном свадебном платье.

Неосмотрительно, конечно, нас вчера оставили вдвоем.

Ты, милое дитя, ребёнок, с головой под одеялом.

Только рука на белой, выпросталась, жёваной подушке.

Лучик. Знак.

***

Супруга брата обняла меня в дорогу у вагона. Малость помедлив, обнялись и с братом.

Я влез на полку, лёг и стал одним из тех, которые лежат на верхних полках и которых видят, кося сумасшедшим взглядом, проходящие в вагоне.

Сергей Дмитриев. "По русским далям и просторам". Альбом фотостихотворений, изд. "Белый город". Москва, 2006.

– I –Пролистываю, а верней – легко вдыхаю "Альбом фотостихотворений (!) "По русским далям и просторам" Сергея Дмитриева, и ловлю себя на том, что невольно, совершенно естественно уже готов констатировать рождение нового жанра. Констатировать причём, как угодно – аллегорически, критически, наукообразно… Всё тут состыковывается – и в теории, и на практике. Ибо всё очевидно, зримо, ясно в этом "Альбоме фотостихотворений", а значит, и в новорождённом жанре.

Но только решил "пойти, так сказать, с самого начала", адресуя собрату-филологу свои веские формулировки и обоснования, и приступил к неспешному прочтению-просмотру Альбома, как вдруг обнаружил, что у этого новейшего жанра уже есть свой глубокий аналитик. Это сам Сергей Дмитриев. (Такое положение вещей характерно именно для русской культуры. Когда соловей споёт самозабвенно песню… и сразу задумывается – а что же это было?)