Газета День Литературы - Газета День Литературы # 133 (2007 9)

Бросая блики в нас –

букет протуберанцев. Погасли алтари.

Погасли алтари.

А кто их погасил? –

Конечно же, Рассудок.

И ты его, Господь,

прости и подари

Одну мечту – любовь –

как поле незабудок.

***

Явь безумна. Сны безумны…

Где же счастия кристалл!

Плески волн сомнений шумны,

И развенчан идеал.

Зло земное вырастает

Чёрной розою из тьмы,

В сердце нам шипы вонзает

И лишает сил умы.

Кто рассеет мрак сомнений,

Злые силы победит!

Где же ты, мудрец и гений, –

В небеса вопрос летит.

Но молчит сырое небо,

Всё промокшее от слёз. –

Ты ответа и не требуй

На поставленный вопрос. –

Все отравлено прошедшим,

А грядущее – темно.

Лишь предел земной Прошедшим,

Будет знание дано!

***

Полжизни обитая там,

Где льётся тихий счастья свет,

Подобен был лесным цветам,

Не знал ни горя я, ни бед.

Но вещий бубен прогремел –

Огонь небес ко мне сошёл.

И стал тяжёлым мой удел,

И я в мечту свою ушёл.

Но злой огонь испепелил

Мечты мои, и снова я

Брожу без цели и без сил

Под тяжкой ношей бытия.

ВОРОЖБА

С тёмным посохом по гатям

Сквозь туманы я иду

К одинокой дальней хате,

Вижу дальнюю звезду.

Над болотными лесами

Расстилается туман.

Небо лунными слезами

Проливается в карман.

Вот и хижина… два круга

Перед ней, а в них зола…

Тлеют угли, друг о друга

Трутся, капает смола…

Достаю волшебный камень.

Небо звёздами глядит:

Кто разводит там руками,

О грядущем ворожит?

Заплясали чьи-то тени.

Ожидают все Его.

Он приходит по веленью

Чародейства моего.

Кто – Он? Я гадать не смею:

Царь ли он болотной тьмы?..

Выползают тихо змеи

Из провидческой сумы.

Совершается свиданье.

Тайна тайне передаст –

Что поведано в тумане

В этот злой и дикий час.

Вдруг! бледнее белых лилий

Распускается заря.

… К полдню должен я осилить

Царство Дневнаго Царя.

***

Грустная кукушка,

помолчи немножко.

Дай на миг забыться

летнею жарой.

Улети подальше –

ведь тебе несложно.

Милая кукушка! Подари покой.

Ты ли это, птица?..

Может, это сердце

Жалобно и звонко о любви поёт…

Может, это юность

отворила дверцу –

Музыкой лесною в прошлое зовёт.

Или ты, смуглянка? –

спряталась во мраке,

Во еловой гуще

аленьким цветком.

Песнею кукушки

плачешь об утрате,

О постигшем горе на пути твоём…

***

На тонких простынях пространств

Уснули мы с тобой.

Нам не согреться у костра,

Зажжённого судьбой.

Под ворожбу еловых лап

Не чувствовать любви.

Мир –

медвежонок – косолап,

И когти все – в крови…

Пребудем там, на небесах,

Хоть чьей-нибудь мечтой…

Чем на Земле во зле, в слезах

Отыскивать покой.

Уста – к устам. Душа – к душе.

Нам вечно отдыхать,

Пока нас в Новом Мираже

Не смогут отыскать.

…А голубых Земель полно –

Где тело обрести…

Но… лучше – ветерком в окно,

Чем путником брести.

РЕИНКАРНАЦИЯ

Устав брести пустыней жизни,

Он проклял прошлое своё,

И зло, которого не мыслил,

В него метнуло бытиё.

Стрелою страстною и острой

Пронзила душу злая боль.

И он упал… легко и просто

По ранам рассыпалась соль…

Проспал века… в истлевшем теле

Травою скорби проросли,

И в новом тягостном пределе

Возник он на скорбях Земли.

И снова на амвоне Страсти

Вкусил восторг и боль любви,

И снова проклял своё счастье,

Кипя в отравленной крови.

Дни проходили, как солдаты,

Шеренгами, как на парад,

Менялись лица, люди, даты,

Но был тоскою он объят.

Однажды на пустыне жизни

И на закате дольних дней

Ему явилась Та, что мыслил, –

С которой легче и светлей.

Но Рок вершил всему пределы,

И снова в ящик гвоздь вошёл…

А он опять больное тело

Через века себе обрёл...

ГРУСТНАЯ ЭЛЕГИЯ

На болоте полынья –

Ледяное око.

Из неё глядит в меня

Странница востока.

Голубой Венеры дым

По болоту вьётся

И мечтанием пустым

В сердце остаётся.

Расписные терема

В воздухе рисует.

В них глядит сырая тьма,

Ворожит, колдует.

Рядом, тишину храня,

Отживает тихо

То, что мучило меня

Тягостно и лихо.

И над сонною землёй

Искорок круженье

Обращает сказкой злой

Плоти мёртвой тленье.

***

…Расплакались небеса,

Дождём поливая зори…

Что счастье? – одна слеза!

А если их много – горе!

НИКОЛАЮ РУБЦОВУ

Это были стихи. Это были стихи!

Просто были стихи… но какие! –

Отмывалась душа.

Отпускались грехи.

Это – вечная боль по России.

Это были не рифмы,

а рифы, на них

Разбивались бесчувствия шхуны.

Вот таков и бывает он,

подлинный стих.

Вот такие звенящие струны!

Кто осмелится

после ещё написать –

Это будет подобье подобий.

Устреми мысль и чувства

под небеса –

Не получится; даже не пробуй!

Только чистый простор

непробуженных строк –

Он всё манит тебя, он всё манит.

Кто же, кто

преподаст тебе новый урок

В этом горестном жизни тумане?..

Бабушка ела арбуз.

Это было чудесным лакомством августа.

Мы – большая, нежная семья – собирали картошку. Я до сих пор помню этот весёлый звук – удар картофелин о дно ведра. Вёдра были дырявые, воду носить в них было нельзя, им оставалось исполнить последнее и главное предназначение – донести картофельные плоды до пузатых мешков, стоявших у самой кромки огорода.

Картофель ссыпался в мешки уже с тихим, гуркающим, сухим звуком. От мешков пахло пылью и сыростью. Они провели целый год в сарае, скомканные.

Мешки тоже были рваные, но не сильно; иногда из тонко порванной боковины вылуплялась маленькая, легкомысленная картофелинка. Когда мешок поднимали, она выпрыгивала на землю, сразу же зарываясь в мягком чернозёме, и больше никто её не вспоминал.

Было солнечно, но солнечный свет уже был полон августом, его медленным и медовым исходом.

Я всё время ловил себя на мысли, что мне хочется встать и долго смотреть на солнечный диск, будто расставаясь с ним на долгое счастливое плаванье. Наверное, мне просто не хотелось работать.

Подумав, я сказал, что едва ли сбор картошки является мужским делом, но меня не поддержали. Против были: моя мать, моя тётка, мои сёстры и даже забежавшая помочь соседка.

Только бабушка вступилась за меня.

– А то мужское! – сказала она. – Когда это мужики в земле ковырялись. Это бабьи заботы. Ложись вон на травку, пока мы собираем. Вон какие мешки таскаешь, надорвёшься.

Бабушка говорила всё это с неизменной своей, милой иронией – и всё равно бабы закричали на неё, замахали руками, говоря наперебой, что только мужчины и должны рыться в земле, некуда их больше приспособить.