Газета День Литературы - Газета День Литературы # 140 (2008 4)

А помните недавние времена, когда мы, пристыженные собственной неполноценностью, в угоду заокеанским ценителям наших песен меняли слова, вычёркивали всё, что они могут не одобрить – очень хотелось понравиться, да, Борис Николаевич? В угоду японцам не решались произнести слово "самурай", в угоду немцам коверкали священные строки, опасаясь, что им не понравятся слова, с которыми побеждали наши отцы – "Артиллеристы, Сталин дал приказ!"

Вьетнамцы тоже громили самураев, а сейчас у них с Японией вполне дружеские отношения. Но они не стесняются произносить истинные слова песни – "И летели наземь самураи под напором стали и огня".

Но, кажется, что-то меняется в нашей нравственной атмосфере, свежие ветры подули.

Дай-то Бог!

Наш волшебный вечер продолжался. После ужина решили пройтись по ночному Ханою. Жизнь кипела и в позднее время. Клокотали котлы на тротуаре, вокруг низеньких столиков на асфальте сидели весёлые мужчины и женщины, пылали костерки, и поднимался дымок от вогнутых сковородок с жареными каштанами.

Очень много лавочек с живописью. Масло, гуашь, карандашные наброски. Много копий Ван Гога, Гогена, Матисса, других импрессионистов. Это то, что оставили французы после своего здесь пребывания. Кстати, и гостиницы украшены не экзотическими вьетнамскими пейзажами, а копиями картин тех же художников.

Ну, что ж, не самое худшее напоминание оставила о себе Франция.

Зашли в одну из лавочек. Узкое помещение, высокий потолок, стены сплошь увешаны картинами. Художники, судя по всему, не заканчивали наших художественных институтов и потому писали, кто как мог. Хозяин, прислушавшись к нашему разговору, осторожно приблизился.

– Россия?

– Россия.

– Очень хорошо! – И он удалился куда-то в подсобные помещения. Вышел через несколько минут с громадной бутылью, наполненной зеленоватой жидкостью, в которой плавало нечто растительное, вьющееся и, похоже, с глазами. С живыми глазами.

После первой рюмки, которую мы выпили не без опаски, хозяин рассказал, как он ездил на заработки в Россию. Работал на каком-то курском заводе. Платили мало, обижали, но рассказывал он об этом легко, незлобиво, со счастливой улыбкой. После второй рюмки я понял, что ничего лучше в своей жизни не пил. У странной настойки была полная прозрачность, цвет глухой зелени, крепость около пятидесяти, вкус растительной горчинки, не перцовой, не обжигающей, нет, мягкой. Этот вкус ещё какое-то время оставался во рту, как бы напоминая о себе, как бы призывая повторить.

И мы повторили. Говорили о смысле жизни, о пространстве и времени, о поэзии и прозе – каждый говорил, о чём хотел, не дожидаясь, пока замолкнет собеседник.

Расставались со слезами на глазах, клялись увидеться вновь… А что, и увидимся, "чудеса на свете случаются, паруса на рассвете встречаются", сказал поэт.

Наш хозяин остановил нескольких возчиков – на велосипедах, к которым сзади были прикреплены лёгкие сидения на колесах. И маленькой кавалькадой мы бесшумно скользнули в глухие, пустынные уже переулки ночного Ханоя.

Настойка была непростая, что-то произошло с моим сознанием, и не зря, не случайно мы говорили со странным художником о пространстве и времени. В какой-то момент я понял, что оказался в начале прошлого века во французском квартале – вокруг стояли дома с причудливой лепниной, из светлых распахнутых окон неслись звуки клавесина, женский смех, французская речь…

Потом это всё вдруг исчезло и н

аступила полная, кромешная темнота, которую нарушали разве что таинственные шорохи, которые слышались совсем рядом. И пришло понимание – я провалился на несколько веков в прошлое…

В настоящее меня вернул смех моего возчика – он показывал на двух девушек невероятной красоты, стоявших в свете несильного фонаря. У них были миндалевидные глаза, а улыбки сверкали зубами, перед которыми мерк знаменитый вьетнамский жемчуг. В глазах моего возчика был вопрос: "Ну, ты как, дескать?" Ответить я не успел – наш руководитель решительно махнул рукой вперёд. Я так до сих пор и не могу сказать – были это реальные, сегодняшние девушки, или очередное видение, вызванное колдовской настойкой.

А на следующий вечер мы были в гостях у известного вьетнамского художника Чан Куан Нгока. В молодости он был помощником Фам Ван Донга – премьер-министра и боевого соратника Хо Ши Мина. Дом у нашего хозяина был неплохой - пятиэтажный. Но, как это водится во Вьетнаме, по две комнаты на каждом этаже, а между ними лестничный пролёт. На первом этаже мы пили чай – пусть будет чай, а на пятом смотрели картины художника.

В мои годы уже неприлично часто испытывать потрясения, пора бы уже всего насмотреться, но тут я дрогнул. Как вы думаете, что пишет этот немолодой уже мастер Чан Куан Нгок, человек, объехавший весь белый свет, написавший дюжину книг, проведший не одну выставку в разных городах и странах? Что он изображает на своих полотнах? Что тревожит душу его и заставляет вновь и вновь подходить к чистому холсту?

Отвечаю – он пишет Россию. Вот громадное панно – православный монастырь в Псковских лесах. Храм Покрова на Нерли. Заснеженные избы в сибирской деревне. Тобольский кремль на высоком берегу. Тропинка в осенней берёзовой роще… Портрет моряка, приехавшего на побывку в свою деревню, портрет старой крестьянки…

И так без конца. Сотни работ – живопись, рисунки, наброски. О чём мечтает в свои годы Чан Куан Нгок? Выставка в России. Именно здесь он хочет отчитаться о прожитой жизни, о том, чему свою жизнь посвятил.

– Годы, проведённые в России, до сих пор светятся в моём прошлом, – сказал художник.

Помочь бы ему, а? Господа, принимающие художественные решения… Поднатужьтесь, ради Бога! Ведь наш человек… Тридцать пять лет он не был в России, не расставаясь с ней в душе ни на один день!

А потом мы поднялись на крышу, где художник в каждое полнолуние общается с Буддой, любовались ночным Ханоем, потом опять пили зелёный чай, пили за наши будущие встречи в Москве, говорили о боевой молодости Чан Куан Нгока и, хотя слова эти не прозвучали вслух, но висел над столом, висел все тот же вопрос – ребята, куда же вы подевались?

Город Хошимин. Бывший Сайгон. Именно здесь, в его окрестностях шли наиболее тяжёлые бои тридцать с лишним лет назад. Сейчас часть джунглей огорожена и здесь создан музей. Как у нас принято говорить – музей боевой славы. Только побывав здесь, начинаешь понимать, что такое ковровое бомбометание. Уже заросшие воронки – метров двенадцать в диаметре, метров пять-шесть глубиной, а свежие они были куда больше. Защитники демократических ценностей сбрасывали бомбы в тонну весом, не меньше. Воронки идут одна за другой впритык, площадь покрывалась полностью, здесь ничто не могло уцелеть.