Газета День Литературы - Газета День Литературы # 147 (2008 11)

Папироса в длинных пальцах Колобова давно истлела и потухла. Уже поздно, парни кемарят. Один Борисыч слушает. Не поймёт только Колобов – из интереса или из уважения?

Отличный парень Борисыч. Высокий, стройный, жилистый. Модный зачёс сухих, здоровых волос. Борода пробивается густая, породистая. Даже здесь, в этой северной дыре следит за собою Борисыч. Следит не по-бабьи, чего Колобов до отвращения не терпит в мужиках, а хорошо, по-мужски. От него потягивает редким в этих местах одеколоном, почти каждый день на нём свежая, с вечера постиранная рубаха.

Борисыч насмешлив, но не зол, а порой даже до расточительности добр. Это больше всего подкупает Колобова, тянет к парню. Нравится непререкаемый авторитет Борисыча среди ребят, какую ерунду не выдумает – они тут же, как попугаи, начинают долдонить вслед. А уж в политике… Здесь даже и возражать ему никто не пытается, любого за пояс заткнёт.

А курит как... Затяжки делает большие, глубокие, закрывая при этом в томительном удовольствии немного холодноватые, дерзкие глаза. Красиво курит Борисыч.

Нравится Колобову и как ест Борисыч – не спеша, не жадно, как подобает мужику с достоинством. Нравится, как читает парень журнал "Огонёк" – страстно, с восклицаниями, как смотрит телевизор – азартно, живо, с репликами, с притопом и прихлопом. Нравится как рассказывает что-нибудь, как кривляется, передразнивая Колобова и ребят, как врёт. Виртуозно, с упоением. Отличный парень Борисыч. Сейчас вот поздний час, а сидит ведь и слушает. Разве это не уважение? И кажется, сопереживает. И глаза… нет глаза холодноваты. А вот лицо вроде грустное. Хотя поди её разбери современную молодёжь.

Заворочался спросонья Паша-черепаша, отнял голову от подушки.

– Васильич, завязывай базар. Бу-бу-бу, да бу-бу-бу. Выспаться надо, завтра на просеку.

– Счас, счас, – покладисто вздыхает Колобов. – Эх, Борисыч. Еслив по правде сказать, надоела мне до чертиков житуха такая. Порой в петлю охота залезть. Ну что, кто я здесь? Бич, бомж… Что у меня есть? Кровать вон и та казённая, да чемодан. Сегодня же могу встать, встряхнуться, и аля-улю – рванул в другое место. А там опять то же самое. А так охота пришвартоваться куда-нибудь, осесть на постоянку и ни шагу никуда. Невезуха какая-то… Жил в Бомбее – Бодайбо, значит, – сошёлся с одной дурой… Ничего путного, пили, да дрались. Бил её до синяков, пинал. Потом думаю – зачем? Убью как-нибудь и снова тюряга. А там не сладко. Сбежал сюда, а здесь чё? Веришь, нет, мечта у меня уже давно есть затаённая: думаю, попадись мне счас путная бабёшка, пусть даже и старше меня лет на десять, только чтоб с ребятишками – смерть люблю – всё бы бросил и сошёлся. Пить бы бросил. Не веришь? Гадом буду… Я могу. Я как-то полтора года в рот не брал. Не веришь? Не веришь… А зря, я не мету, точно бы бросил. У меня вить золотые руки. Видел, у начальника полку замастырил? Полпосёлка переходило смотреть. Трактор…да любую технику знаю от и до. Что знаю, то знаю, без базару. Я бы всё в доме замастачил, жила бы, как у Христа за пазухой. От так от… Погодь.

Колобов допивает флакушку, смешком говорит:

– Слышь, а может через газету об этом написать, а? Я читал как-то, так мол, и так, мужчина средних лет, высокий, это… Хотя… Стыдно, поди, хе-хе… Ладно, давай спать, Борисыч, а то уже скоро болдоха взойдёт…

Хороший получился разговор, душевный такой, размягчённый. Как братья поговорили. Не раз потом Колобов вспомнит об этом.

А три дня спустя огорошил Борисыч Колобова таким известием, от которого задрожало всё внутри у мужика. Прибежал Борисыч глубоко за полночь, задыханный, возбуждённый и с ходу выдал:

– Ну, Васильич, с тебя причитается. Короче, не расплатишься до конца дней своих. Нашёл я тебе то, что ты ищешь.

– Ну-ну, – настроился Колобов на шутку.

– Зря нукаешь, Васильич, невесту я тебе нашёл.

– Ага, заливай, – продолжал улыбаться Колобов.

– Ты что, не веришь? – почти разозлился Борисыч. – Ну и летай, пташечка одна. Я тебе больше, Васильич, вообще слова не скажу. Понял? Иди колупайся со своими гайками, да железками. Как ты себя назвал? Маслопупик? Вот-вот, ты и есть этот самый маслопупик с чугунной башкой, до которой вообще не доходит здравый смысл. К нему по доброму, а он рыло воротит. А ещё разговорился: я бы, да я. Головка ты от бульдозера. Забулдыга. Я всё сказал. Гуляй, Вася.

– Постой, постой, Борисыч, – видя, что парень не шутит, посерьёзнел и Колобов. – Да погоди ты, остынь, чё раздухарился. Ты чё серьёзно, без базару? Какую невесту? Ты не метёшь?

– Васильич?!

– Стой, – сглотнул слюну Колобов. – Давай по порядку, что за баба? Откуда?

– Возле метеостанции живёт, знаешь там возле поля дома…

– Ну? Ну?

– Хрен гну. Короче я к дочке её подкатил. Сидим, трёкаем на лавочке, ну и всё такое, сам понимаешь, по лифчикам да по трусикам. Тут мать её из калитки выходит. "Что, – говорит, веселитесь, молодежь?" Я в ответ: "А что нам, молодым да неженатым". А она: "Я-то, похоже, отвеселилась". А сама молодая, ну года сорок два, сорок три не больше. Я ей и говорю: "Что это вы себя в старухи записали? Вы ещё самое то". Хотел поконкретней сказать, да дочки постеснялся. Обиделась бы, а у нас ней всё на мази. Мать-то грустно так: "Кому я нужна вдова, да ещё с таким привеском. Двое ведь у меня, кто позарится". И со смешком так договаривает: "Хошь бы вы какого-нибудь мужичка завалященького подыскали. Я б его отмыла, оттёрла и вас бы отблагодарила. Хотя, где его взять. Мужик нынче на вес золота".

– Ну?! Ну?!

– Что ну? Баба вот такая! Корова, два поросёнка. Буран в ограде стоит. Мужик год как помер от инсульта. Я потом с дочкой говорил, так и она была бы рада, если б мать нашла кого-нибудь. Молодая ведь, сам понимаешь, – с хитрецой, гадливенько подмигнул Борисыч. – Ты сечёшь, куда я клоню?

– Догадался. Ну, дальше?

– А дальше вот эти самые и не пускают. Короче, я весь разговор наш с тобой припомнил и говорю ей, мол, есть у нас мужик, красавец писаный, ума палата, чуть-чуть до классиков марксизма-ленинизма не дотягивает по интеллекту, руки золотые.

– Борисыч, а ты не метёшь? – Колобов вспотел.

– Ну, конечно, я по-серьёзному говорил, так мол и так, есть у нас мужик, разженя, не алиментщик. Ещё молодой, не страшный, правда, малость, бухарик.

– Это-то ты зачем брякнул? Ну, какой я бухарик – пару раз в неделю выпью, здесь все так пьют, – почти сам верил в то, что говорил, Колобов.

– Короче, дотрещались мы с ней, что я тебя, дурака, на смотрины приведу через три дня. Так что готовься, наводи марафет. По-хорошему, за твоё хамство с тобой вообще не стоило разговаривать. Ну да ладно, помни мою доброту.

Последние слова полностью развеяли все сомнения Колобова. Тогда он и завязал с парфюмерией и, закинув худые руки за голову, предался желанным грёзам.