Артем Драбкин - Я дрался на бомбардировщике. Все объекты разбомбили мы дотла

Памятным для нашего экипажа стал боевой вылет в конце марта 1945 года на железнодорожный узел Данциг. В этом полете меня проверял штурман нашей эскадрильи капитан Цыганчук. Взлетели в составе полка с интервалом 3 минуты. На большой высоте благополучно пересекли линию фронта. Но в районе цели была низкая облачность, прижавшая нас до высоты 500 метров. Подходим к Данцигу — сплошная стена огня, представляешь?! Зенитки! Ужас! Я командиру говорю: «Что мы попремся прямо в пекло?! Давай, командир, зайдем с моря. Какая разница, как зайти?! Нам главное отбомбиться по железнодорожному узлу». Так и сделали. Обошли. На боевом курсе все равно попали под интенсивный огонь зениток. Разрывы плотно теснятся вокруг самолета. Командир выполнял противозенитный маневр. Вдруг раздался треск и скрежет металла в районе правой плоскости. Самолет управления не потерял. Бомбометание по железнодорожному узлу произвели серией из восьми бомб — 6 штук ФАБ-250 и 2 штуки ФАБ-500.

Из-за малой высоты полета и мощного взрыва серии своих же бомб наш самолет неожиданно приподняло взрывной волной вверх, а затем я ощутил непривычное состояние невесомости, поскольку самолет стал терять высоту. С левым разворотом и набором высоты мы взяли курс на свой аэродром. Воздушные стрелки доложили, что в результате взрывов наших бомб на железнодорожном узле возникло два крупных пожара.

Ночь была темная, безлунная, с плотной облачностью. Наземные ориентиры были едва различимы. Трудно было ориентироваться, а тут еще отказал радиокомпас. Я решил, что возьму чуть южнее, выйду на Днепр, а уже по нему поднимусь к Орше, а там и аэродром. Так и получилось. Помогли и наземные аэродромные службы — включили и вертикально поставили прожектор. Сели. Посмотрели — на правой плоскости было около 20 рваных пробоин. Хорошо, что остались неповрежденными топливные баки и нам хватило горючего для возвращения на свой аэродром. Кроме того, осколком зенитного снаряда оказалась перебита антенна радиокомпаса, представляющая собой обычный провод, протянутый от киля к передней кабине. Поэтому он не работал.

В ту же ночь пропал воздушный стрелок из экипажа старшего лейтенанта Анатолия Головченко. Докладывая на КП командованию полка о выполнении задания, командир рассказал о сложностях и опасностях боевого вылета на Данциг, большой плотности зенитного огня противника. Но не смог дать вразумительного ответа на вопрос: когда, в какой момент полета кормовой стрелок без доклада покинул самолет. Выпрыгнул он на территории противника или на своей.

Правда об этой потере стала известна намного позже, после окончания Великой Отечественной войны. В июле 1945 года воздушные стрелки получили письмо от пропавшего без вести, в котором он сообщал о себе, что, мол, жив-здоров, продолжает службу на Украине в одной из пехотных частей. Очень скучает по своим друзьям и просит помочь ему в переводе его в состав нашего полка на прежнюю должность воздушного стрелка. Письмо передали в особый отдел. Вскоре его привезли в дивизию и допросили. Над Данцигом, при подходе к цели, их самолет попал под интенсивный огонь зенитной артиллерии противника. Одним из осколков зенитного снаряда царапнуло стрелка. Кровь стала заливать ему глаза, командир выполнял активный противозенитный маневр, и ему показалось, что самолет неуправляем и падает. Тогда он принял самостоятельное решение и без команды командира корабля покинул самолет.

В воздухе он раскрыл парашют и благополучно приземлился в черте города Данциг, где сразу же был пленен. В конце марта части Красной армии освободили его, и тут же он был призван и до конца войны воевал в пехоте. Военный трибунал рассматривал дело стрелка в открытом судебном заседании в присутствии однополчан. Он быв признан виновным и осужден по статье УК РСФСР «За побег с поля боя» на восемь лет тюремного заключения.

С Гришей Ягловым мы летали на Кенигсберг. Дневной вылет. Мы же ночью летали, одиночно, а тут строем! Прилетели мы. А самолеты были разных серий, и на них кнопки сбрасывания бомб были по-разному установлены. Я привык, что кнопка сбрасывания на прицеле, а на этом самолете нужно было дублировать сброс кнопкой на приборном щитке. Я этого не сделал и аварийным сбросом не продублировал. Отбомбились по ведущему, развернулись обратно. Вдруг радист докладывает: «Бомбы у нас висят». Е-мое! Ничего себе! Командир принял решение вернуться на цель. Сделали заход по железнодорожной станции. Ниже нас летят «пешки», Ил-2, мы летим выше всех. Тут смотрю: японский городовой, ниже нас немецкий истребитель! Хорошо, что у него целей было много, не только мы. Захожу на второй заход. Тут уж я сбросил бомбы.

Ночью дают второй вылет. Цель — населенный пункт на косе. Летим. Погода прекрасная. Вдруг ни с того ни с сего начинает натекать облачность. Думаю: «Неужели надо снижаться под облака?!» Потом поняли — это дым от горящего Кенигсберга! Я замерил линейкой — на 150 километров простирался! Зашли на цель, удачно отбомбились, развернулись, вернулись домой, все благополучно, все нормально.

Очень тяжелые нам достались вылеты на Свина-мюнде 5 мая. Во-первых, грозовая облачность прижала нас чуть ли не на 500 метров. Огня там было, как над Данцигом! «Эрликон» крутит перед носом. Вот-вот проткнет тебя насквозь. Ужасно! Бомбы сбросили, и в развороте нас схватили прожектора. Мы в облака! Огонь стих. Встали на курс домой и решили пробиваться наверх. Летали мы на высотах 3,5–4 тысячи и кислород с собой не возили. А тут полезли вверх. Через некоторое время поняли, что не пробьем. Пошли в облаках и наткнулись на грозовую облачность. И вот представляешь, по всему самолету огни Святого Эльма. Такая красотища! Винты вращаются, образуя голубоватый круг, а по внешней металлической части моей кабины светились и медленно стекали светло-голубые струйки электрических разрядов. В этих случаях рекомендовалось выключать все ненужное радиооборудование. Я радиокомпас и радиостанцию, конечно, выключил. Почти час мы летели при таком освещении.

— Потери ориентировки не было?

— Слава богу, обошлось.

— Большие потери были в эскадрилье?

— Как погиб экипаж Федора Пудова, я рассказал. Следующим погиб экипаж заместителя командира эскадрильи капитана Лебедева. Вылет был на Данциг, а потом в полете нас перенацелили на Кенигсберг, потому что над целью погоды не было. Это всегда очень неприятно. Над Кенигсбергом погода отвратительная. Что произошло с экипажем Лебедева, никто не знает — может, с землей столкнулись, может, сбили их. Потом Галушко над Данцигом весной 45-го… В октябре мы потеряли экипаж Бондарева… такой высокий парень был… Штурманом был у него красавец мужчина, русоволосый с голубыми глазами Леша Силин. Но тоже чудаковатый. Слетали, позавтракали. Приходит после завтрака, развалился на кровати, не снимая сапог. Ноги на низкий железный поручень положил и так мечтательно: «Что это за жизнь?! Слетаешь, прилетишь, покушаешь, потом поспал и валяйся здесь. Нет, чтобы сбили! Вот сейчас бы пробирался где-нибудь в лесах, в болотах…» Командир Бондарев говорит: «Ты что, сдурел? Зачем нам это надо?!» Перед самым взятием Риги полетели. Они имели привычку после бомбометания снижаться и из пулеметов обстреливать прожектора, зенитные посты… так и не вернулись. За полгода из десяти экипажей погибло четыре. Федя Пудов разбился после войны. Облетывал новый самолет — и отказал мотор.