Б Соколов - Булгаков

11 января 1926 г. Булгаков читал текст пьесы вахтанговцам. По настоянию театра, в целом восторженно принявшем 3. к., драматург внес ряд изменений и дополнений. 3. к. из 4-актной превратилась в 3-актную пьесу. Некоторые купюры носили цензурный характер, в частности, сняли частушку, исполняемую Мертвым телом: «Пароход идет прямо к пристани, будем рыб кормить коммунистами». Уже после премьеры 3. к. по настоянию Главреперткома было сделано дополнение в финал, усиливающее торжество закона и рабоче-крестьянской милиции. Если первоначально Аметистов и Херувим благополучно скрывались из квартиры, что вызывало реплику Зои: «А убийцы бежали!», то теперь агент угрозыска сообщал по телефону: «Да, да, взяли в подъезде Аметистова и Херувима с горничной». Несмотря на почти постоянные аншлаги, 9 ноября 1927 г. 3. к. была снята с репертуара, в апреле 1928 г. возвращена на сцену, а 17 марта 1929 г. окончательно запрещена. В конце 20-х годов 3. к. ставилась также Киевским русским драматическим театром, Драмтеатром им. А. В. Луначарского в Ростове-на-Дону, Тифлисским рабочим театром, Крымским государственным драматическим театром, Театром русской драмы в Риге и рядом других театров. Сам Булгаков за три недели до премьеры в № 40 журнала «Новый зритель» следующим образом определил жанр 3. к.: «Это трагическая буффонада, в которой в форме масок показан ряд дельцов нэпманского пошиба в наши дни в Москве». В 1935 г. в связи с переводом 3. к. на французский, сделанным актрисой Марией Рейнгардт, Булгаков создал новую сокращенную редакцию пьесы, освобожденную от многих реалий 20-х годов, а также от упоминаний различных политических деятелей: В. И. Ленина, И. В. Сталина и др., - внесенных во французский текст переводчицей. Драматург добился, чтобы в переводе были сделаны изменения в соответствии с новой, второй редакцией 3. к. С этой редакции в мае 1935 г. советский литератор Эммануил Львович Жуховицкий и секретарь посольства США в Москве Чарльз Боолен (в 50-е годы он стал американским послом в СССР) перевели пьесу на английский.

Сохранились воспоминания Л. Е. Белозерской о постановке 3. к. в Театре им. Евг. Вахтангова: «Надо отдать справедливость актерам — играли они с большим подъемом. Конечно, на фоне положительных персонажей, которыми была перенасыщена советская сцена тех лет, играть отрицательных было очень увлекательно (у порока, как известно больше сценических красок!). Отрицательными здесь были все: Зойка, деловая, разбитная хозяйка квартиры… (Ц. Л. Мансурова), кузен ее Аметистов, обаятельный авантюрист и веселый человек (имевший литературным прототипом, как и Остап Бендер романов Ильи Арнольдовича Ильфа (Файнзильберга) (1897–1937) и Евгения Петровича Петрова (Катаева) (1903–1942) «Двенадцать стульев»(1928) и «Золотой теленок» (1931), диккенсовского Джингля из «Посмертных записок Пиквикского клуба (1837)». — Б. С.), случайно прибившийся к легкому Зойкиному хлебу (Рубен Симонов). Он будто с трамплина взлетал и садился верхом на пианино, выдумывал целый каскад трюков, смешивших публику; дворянин Обольянинов, Зойкин возлюбленный, белая ворона среди нэпманской накипи, но безнадежно увязший в этой порочной среде (А. Козловский), председатель домкома Аллилуйя, «око недреманное», пьяница и взяточник (Б. Захава).

Хороши были китайцы (Толчанов и Горюнов), убившие и ограбившие богатого нэпмана Гуся (здесь характерная ошибка мемуаристки: Гусь в комедии — совсем не нэпман, а ответственный советский работник, коммунист, при этом склонный обильно запускать руку в государственный карман. — Б. С.). Не отставала от них в выразительности и горничная (В. Попова), простонародный говорок которой как нельзя лучше подходил к этому образу. Конечно, всех их в финале разоблачают представители МУРа.

Вот уж подлинно можно сказать, что в этой пьесе «голубых» ролей не было! Она пользовалась большим успехом и шла два с лишним года. Положив руку на сердце, не могу понять, в чем ее криминал, почему ее запретили».

В снятии со сцены 3. к., по всей видимости, главную роль сыграла одиозность имени Булгакова и развернувшаяся в 1929 г. общая кампания по запрету его пьес. Нэп уже отошел в прошлое, и разоблачение его «гримас» власть больше не интересовало. Кроме того, в образе некоторых «бывших», в частности, возлюбленной Гуся Аллы, посещающей Зойкину квартиру, чтобы заработать денег и уехать в Париж к своему возлюбленному, просматривались не только комические и сатирические, но и трагические черты.

Подобно Аметистову, другие персонажи 3. к. имели литературных прототипов. Так, Мертвое тело, спившийся ветеран белого движения, заставлял проницательных и образованных зрителей вспомнить «Сказку о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем» (1833) Владимира Федоровича Одоевского (1803 или 1804 — 1869), где выпившему штоф водки приказному Севастьянычу, находящемуся при мертвом теле, вдруг является вышедший из тела владелец и требует тело обратно, но чиновник выдачу тела откладывает под предлогом, что надо собрать справки: «когда лекарь дотронулся до тела своим бистурием, владелец вскочил в тело, тело поднялось, побежало и… за ним Севастьяныч долго гнался по деревне, крича изо всех сил: «лови, лови покойника!»» Также бросается в глаза сходство со «Страшной местью» (1832) любимого Булгаковым Николая Гоголя (1809–1852), где старик-колдун, казак Петр, предавший брата Ивана, принимает страшную муку от своей жертвы, превратившейся в каменного всадника на Карпатских горах: «Ухватил всадник страшною рукою колдуна и поднял его на воздух. Вмиг умер колдун и открыл после смерти очи; но уже был мертвец, и глядел, как мертвец. Так страшно не глядит ни живой, ни воскресший. Ворочал он по сторонам мертвыми глазами и увидел поднявшихся мертвецов от Киева и от земли Галичской и от Карпата, как две капли воды схожих лицом на него… И все мертвецы вскочили в пропасть, подхватили мертвеца и вонзили в него свои зубы». Такова страшная посмертная судьба колдуна, чьей душе не дано за его преступления покаяния. Мертвое тело в 3. к. имеет явное сходство с Мертвым телом в сказке Одоевского, но зловещее: «Вот придут наши, я вас всех перевешаю», роднит его с инфернальным героем Гоголя. Булгаковскому персонажу уготовано то же наказание, что и гоголевскому колдуну — жить и мучаться после моральной гибели за те преступления, что свершили белые (разочарование в белом движении Булгаков выразил в «Днях Турбиных» и особенно в «Беге»). Инфернальные черты угадываются и в главной героине 3. к. Неслучайно Алла обращается к ней со ставшей знаменитой репликой: «Зойка! Вы — черт!»

По воспоминаниям писателя Владимира Артуровича Лёвшина (Манасевича) (1904–1984), булгаковского соседа по Нехорошей квартире, одним из прототипов Зойки послужила жена художника Георгия Богдановича Якулова (1884–1928). Студия Якуловых располагалась в квартире 38 дома № 10 по Б. Садовой, где в 1922–1924 гг. жил Булгаков. По свидетельству В. А. Лёвшина, «жена Якулова, Наталия Юльевна Шиф, — женщина странной, броской внешности. Есть в ней что-то от героинь тулуз-лотрековских портретов. У нее великолепные золотистые волосы, редкой красоты фигура и горбоносое, асимметричное, в общем, далеко не миловидное лицо. Некрасивая красавица.