Б Соколов - Булгаков

Важной причиной негативного изображения Алексея Васильевича в «Девушке с гор», возможно, было то, что Слезкин сознавал моральное превосходство Булгакова. Ведь автор Ю. С. С. не поступался своими убеждениями в антигуманности и разрушительности революции, не желая признавать ее даже в конъюнктурных целях. Сам же Слезкин, выходец из дворянской семьи, сын генерала, в студенческие годы примыкал к большевикам, а в революцию 1905–1907 гг. в большевистской фракции на юридическом факультете Петербургского университета даже редактировал альманах «Грядущий день», с антибольшевистским булгаковским фельетоном «Грядущие перспективы» никак не связанный, и будущее России представлявшим совсем по-другому. Позднее писатель отошел от большевиков ради занятия литературой, и в начале 20-х годов принимал советскую власть уже не по внутреннему убеждению, а лишь с целью обеспечить себе возможность добывать средства к существованию литературным трудом. В искренность автора «Девушки с гор» Булгаков не верил, а тот, в свою очередь, не мог простить своему другу отказ демонстрировать лояльность новой власти.

В Ю.С.С., писавшемся, когда отношения между Булгаковым и Слезкиным еще не претерпели драматического ухудшения, тем не менее отмечалась некая беспринципность, свойственная персонажу статьи: «Галдин (герой романа «Помещик Галдин» (1911). — Б. С.) Ю. Слезкина и Карамзинов Достоевского люди одной среды, но лишь стоящие на ее крайних полюсах. Первый — барская деревня, второй — лощеный европеизм. Первый — низ лестницы, второй — ее верхушка.

И тех и других Ю. Слезкин умеет писать, но, изображая их, проникаясь их чувствами, в те моменты, когда становится особенно выпуклым, являет волей-неволей и сам черты Карамзинова. И быть иначе не может. Фигура из злобного гениального пасквиля Достоевского (столь резко аттестует Булгаков роман «Бесы» (1871–1872). — Б. С.) — тонкий наблюдатель, известный писатель». Когда в «Белой гвардии» во сне перед Алексеем Турбиным предстает Карамзинов как кошмар «в брюках в крупную клетку» и глумливо произносит свою замечательную фразу: «русскому человеку честь — одно только лишнее бремя…», в этом образе при желании можно найти что-то не только от героя Достоевского, но и от Слезкина, готового в своих произведениях поступиться честным изображением действительности ради соображений идеологической конъюнктуры.

Не исключено, что Ю. Слезкин послужил прототипом еще одного булгаковского персонажа. В Ю. С. С. главный герой назван маркизом — «со своей психологией европеизированного русского барчука, с его жеманфишизмом, с вычурным и складным языком маркиза ХХ-го столетия, с его пестрыми выдумками». Здесь — не только констатация аристократического происхождения писателя и соответствующего содержания его романов (из жизни дворянства), но и указание на связь автора «Помещика Галдина» с литературой XVIII века, причем не русской, а французской. Булгаков утверждает: «Когда читаешь Слезкина, начинает казаться, что он опоздал родиться на полтораста лет. Ему бы к маркизам, в дворянские гнезда, где дома с колоннами. В мир фижм и шитых кафтанов, в мир, где мужчины — вежливые кавалеры, а дамы с томными лицами — и манящи, и лживы, и прекрасны». Для автора Ю. С. С. Слезкин это «маркиз, опоздавший на целый век и очутившийся среди грубого аляповатого века и его усердных певцов». Герои Слезкина «не жизнеспособны и всегда на них смертная тень или печаль обреченности», и потому «о смерти пишет печальный маркиз-беллетрист». В пьесе «Бег» (1928) выведен полковник белой армии гусар маркиз де Бризар (можно вспомнить часто поминаемого в Ю. С. С. гусара Галдина, которому пришлось везти в экипаже мертвое тело, выдавая его за живого человека). Он — тот же аристократ конца XVIII или начала XIX в., волею фантазии драматурга брошенный в водоворот гражданской войны 1920 г. и оказавшийся убежденным палачом. Де Бризар в конце концов сходит с ума и исполняет балладу Томского из оперы П. И. Чайковского (1840–1893) «Пиковая дама» (1890) по пушкинской повести: «Графиня, ценой одного рандеву, хотите, пожалуй, я вам назову…». При этом помешавшийся маркиз принимает Белого Главнокомандующего за императора Александра I (1777–1825) и, смешивая времена и эпохи, рапортует: «Когда будет одержана победа над красными, я буду счастлив первый стать во фронт вашему величеству в Кремле!», что в контексте происходящего воспринимается собеседником просто как несвоевременное выражение крайних монархических взглядов, весьма распространенных в белой армии. Достаточно сказать, что безумный де Бризар здесь почти дословно цитирует ироническую фразу, которой в своей книге «Белые мемуары» (1923) И. М. Василевский (Не-Буква) (1882–1938), первый муж второй жены Булгакова Л. Е. Белозерской, характеризует юнкера врангелевской армии А. Вонсяцкого, крайнего монархиста, а потом одного из лидеров русских фашистов: «Я бесконечно счастлив, что сегодня на том свете я смогу стать во фронт его величеству». Де Бризар — это вариант судьбы героя Ю. С. С., если бы тот был не писателем, а военным, как его дед. Булгаков писал о Слезкине: «Манерный и утонченный человек — писатель в цилиндре, сжав тонкие губы, смотрит со стороны на жизнь, но общего с ней ничего не имеет и не желает иметь. Его грезы в чем-то другом».

В Ю. С. С. автор приводит отрывок из слезкинского рассказа «Пармские фиалки», дабы дать представление о языке писателя, «который так тесно и выпукло облекает его внутреннее существо»:

«Я гулял по Кузнецкому (в Москве), когда ко мне подошла женщина очень прилично, даже, если хотите, изысканно одетая, и, извиняясь за беспокойство, спросила, который час. Я любезно приподнял котелок, мельком глянув в лицо незнакомки, скрытое густой черной вуалеткой (помню еще, на вуалетке вышитые бабочки), и, достав из бокового кармана свой старый золотой брегет, посмотрел на стрелки».

Здесь Булгаков иронизирует над языком новеллы: «Господин, любезно приподнявший котелок, — слащавый господин, а, кроме того, необычайно точный господин: о Кузнецком говорит и добавляет, что он в Москве. И ведь не потому добавляет, что думает, будто есть на свете хоть один читатель, который бы этого не знал, а нарочно добавляет… Господин, встретившийся с дамой, отмечает ее изысканный наряд, не указывая, в чем его изысканность. Значит, и сам он человек понимающий, со вкусом, и в читателях своих вкуса ожидающий». В полемике с описанием встречи человека в котелке с незнакомкой на Кузнецком, автор «Мастера и Маргариты» сотворил классическую по чистоте стиля сцену встречи главных героев на Тверской: «Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто. Она несла желтые цветы! Нехороший цвет. Она повернула с Тверской в переулок и тут обернулась. Ну, Тверскую вы знаете? По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!»