В. Жирмунский - Поэзия Александра Блока

Что счастье? Вечерние прохлады,

В темнеющем саду, в лесной глуши?

Иль мрачные, порочные услады

Вина, страстей, погибели души?

Этот "духовный максимализм" романтика индивидуалиста возникает из ощущения бесконечности души человеческой, ее неспособности удовлетвориться ни чем конечным и ограниченным. Душа, отравленная безмерными желаниями, ищет переживаний бесконечных, единственно способных насытить ее мистический голод. Безмерная требовательность к жизни, искание небывалого и чудесного делает безвкусной простую, обыденную действительность. Опустошенность повседневного существования, тяжелое похмелье, "глухая тоска без причины и дум неотвязный угар" неизбежно следуют за мучительными взлетами страстного чувства. Эпоха романтизма начала XIX века имела это сознание бесконечности души человеческой, для которой нет насыщения на земле, эту безмерную требовательность к жизни, при внутреннем бессилии найти удовлетворение пробудившемуся религиозному сознанию. От богоборчества, разочарования и религиозного отчаяния Байрона до религиозного смирения и болезненного отречения от личной воли и личного счастья обращенных к мистическому мировоззрению средневековой церкви немецких романтиков возможны разные ступени в истории романтического "максимализма", и любовной лирике Альфреда де Мюссе, в особенности же Клеменса Брентано, во многих отношениях более других своих современников родственного Блоку 1), мы находим те же знакомые формы романтической разорванности между "идеалом Мадонны" и "идеалом Содомским". Но ближе всех к этой религиозной проблеме подошел Достоевский, как бы предсказавший в своем творчестве явление Блока: в его романах, как и в стихах современного поэта, нашла себе выражение народная русская стихия — эта безмерность творческих порывов русской народной души, "забвение всякой мерки во всем", тот "максимализм духа", для которого все ограниченное и обусловленное в процессе временной жизни-только преграда для безусловной и безначальной жажды творческой свободы и самоутверждения. "Нет, широк человек, слишком даже широк, я 6ы сузил… Тут дьявол с Богом борется, на поле битвы-сердце людское".

1) Ср. в особенности развитие у Брентано темы Манон ("прекрасной грешницы" и мотива "радости страдания". Изора в лирической драме "Роза и крест"-романтическая Манон: интересующихся этим вопросом отсылаем к нашей книге "Религиозное отречение в истории романтизма". Москва, 1919 г.

В годы, последовавшие за первой революцией, когда для многих стало ясно, что в судьбе России приближаются решительные дни, сложились стихотворения Блока, посвященные "Родине".

"Стихи о России" стоят в традиции религиозного течения русской общественной мысли, Хомякова, Тютчева, Достоевского, Вл. Соловьева. Не политические судьбы родной страны волнуют поэта, но религиозное спасение се живой души- божественное призвание, предначертанный путь, победы и поражения на этом пути-как и свою судьбу поэт оценивал как религиозную трагедию, как борьбу, за божественное призвание человеческий личности. Но от своих предшественников Блок отличается тем, что к судьбе России он подходит не как мыслитель- с отвлеченной идеей, а как поэт — с интимной любовью. Россия для него- возлюбленная, и, как меняются черты. возлюбленной в его поэзии — от образа Прекрасной Дамы до образа Музы последних стихов-так и ощущение родины находит в себе выражение в меняющихся символах романтической любви. Сперва, как невеста, жена или мать, она напоминает своими просветленными чертами небесную Возлюбленную:

…Вот она-с хрустальным звоном,

Переполнила надежды,

Светлым кругом обвела…

…Это-легкий образ рая,

Это-милая твоя…

В стихах "На поле Куликовом" — небесная Возлюбленная, Божия Мать охраняет спящих воинов:

…Перед Лоном темным и зловещим,

Средь ночных полей,

Слышал я Твой голос сердцем вещим

В крике лебедей.

И когда, на утро, тучей черной

Двинулась орда,

Был в щите Твой лик нерукотворный

Светел навсегда…

Но уже давно Возлюбленная — Родина приняла в поэзии Блока другие черты. Он подсмотрел в ней то буйное, хаотическое, восторженно-страстное, хмельное, что виделось ему одновременно в чертах Фаины или Кармен. Уже в стихах "На поле Куликовом" появляются эти новые мотивы:

…Наш путь- степной, наш путь

в тоске безбрежной,

В твоей тоске, о Русь!

И даже мглы- ночной и зарубежной

Я не боюсь…

…Летит, летит степная кобылица

И мнет ковыль…

И нет конца! Мелькают версты, кручи…

Останови…

…Покоя нет! Степная кобылица

Несется вскачь!

Как отречение вполне сознательное от юношеской славянофильской мечты о России, как о богоизбранной невесте, благочестивой деве ("Святая Русь" звучат слова поэта в стихотворении "Новая Америка":

…Там прикинешься ты богомольной,

Там старушкой прикинешься ты,

Глас молитвенный, звон колокольный

За крестами-кресты да кресты…

Только ладан твой, синий и, росный

Просквозит мне порою иным…

Нет, не старческий лик и не постный

Под московским платочном цветным!..

Сквозь земные поклоны, да свечи,

Ектеньи, ектеньи, ектеньи

Шопотливые тихие речи,

Запылавшие щеки твои…

Как пророчество о будущем. появляется теперь этот новый образ Возлюбленной — России: "пьяная Русь" ("буду слушать голос Руси пьяной, отдыхать под крышей кабака", "розовая, родная страна", "разбойная краса":

…Тебя жалеть я не умею,

И крест свой бережно несу…,

Какому хочешь чародею

Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет,

Не пропадешь, не сгинешь ты,

И лишь забота затуманит

Твои прекрасные черты…

В этой последовательности образов стоит поэма "Двенадцать", посвященная, октябрьской революции. В партийных спорах наших дней эта поэма слишком часто цитировалось: одни поспешили причислить автора к своим, другие. — грозили ему отлучением, как отступнику. Между, тем поэма "Двенадцать" дает лишь; последовательное завершение самых существенных элементов творчества Блока. С политикой, партийными программами, боевыми идеями и т. д. она, как и все творчество поэта, не имеет никаких точек соприкосновения; ее проблема-не политическая, а религиозно нравственная, — и в значительной степени индивидуальная, не общественная, и только с религиозной точки зрения можно произнести суд над творческим замыслом поэта. И здесь, как это ни покается странным на первый взгляд, речь идет прежде всего не о политической системе, а о спасении души — во-первых, красногвардейца Петрухи, так неожиданно поставленного поэтом в художественный центр событий поэмы, затем-одиннадцати товарищей его, наконец, — многих тысяч им подобных, всей бунтарской России-ее "необъятных просторов", ее "разбойной красы".