Двести Журнал - Журнал Двести

— Часто ли вы перечитываете книги, которые вам еще в детстве нравились, и вообще, хорошие книги?

— Да, часто перечитываю. Я люблю перечитывать Марка Твена… Стивенсона, например, могу перечитывать… Вплоть до того, что даже "Приключения Буратино". Хотя эту книжку сейчас уже и принято ругать и кричать, что Алексей Толстой содрал с "Пиноккио", это самостоятельное произведение… "Алые паруса" перечитываю — недавно вот, мне подарили новое издание Грина, так опять открыл, почитал…

— Ваши любимые книги, фильмы, музыка? Были ли среди них такие, которые в определенный период резко меняли вашу жизнь, мироощущение, взгляды, позицию, а также способствовали тому, что вы начали писать?

— Сразу трудно ответить, потому что может случиться, что назовешь что-нибудь не то. Из музыки — Пятая симфония Чайковского и Восьмая соната Бетховена. Из фильмов — старый, довоенный вариант "Детей капитана Гранта" и экранизация рассказа Олдриджа "Последний дюйм". Из книг: среди множества любимых книг — все-таки это книги Паустовского, ибо они сделали в душе поворот, который способствовал тому, что я начал писать. Это был могучий стимул, катализатор — можно назвать как угодно. Решающий фактор.

— С какими писателями вы лично знакомы, может быть, дружите?

— Я не могу сказать, что я очень дружен со знаменитыми писателями. Знаком я со многими, потому что я неоднократно бывал на писательских съездах, на банкетах и на разных конференциях, встречался, и беседовал, и все прочее. Но сказать, что я с кем-то дружен… У меня были очень хорошие отношения с Радием Петровичем Погодиным, но, к сожалению, его уже нет. Я был достаточно близко знаком с Анатолием Алексиным, но он, говорят, отправился сейчас жить за кордон. То есть, я с ним был знаком не по-дружески, а скорее как-то по-деловому. Встречался я со многими писателями: и с Михалковым, и с Барто, и с Кассилем — с детскими, пожалуй, со всеми, но едва ли это можно назвать приятельскими отношениями и дружбой. А мой дружеский круг крайне узок. В Свердловске нас было трое: Пинаев, Бугров и я. И вот Бугрова нет… И вот остались мы с Евгением Ивановичем Пинаевым вдвоем. Он хороший писатель, пока, по-моему, еще мало читаемый и мало признанный, в силу того, что наша издательская политика к писателям нынешним и русским, если только это не громкие и не скандально известные имена, относятся пренебрежительно. Так же и к нему. Но я думаю, что со временем все встанет на свои места.

— Кого из фантастов вы цените, какие их произведения. Отношение к жанру фэнтези, к Толкину, к толкинистам, к Ефремову?

— К Толкину и к толкинистам я отношусь с почтением и пониманием, но Толкин, все-таки, далеко не самый любимый мой писатель. Мне в чем-то он кажется, может быть, слишком растянут, может быть, старомоден, может быть, в плане сюжета его произведения не очень выстроены. Пусть не побьют меня камнями те, кто влюблен в Толкина, я вполне разделяю их любовь и понимаю их — все-таки это целый мир, это своя страна, куда можно уйти и где можно жить по-своему. Естественно, я не оригинален в своей любви. Я люблю Стругацких, причем, я помню, купил в Москве их первую книжку — "Страна багровых туч", прочитал и потом так этой любви ни разу не изменял. Конечно, это был сразу новый уровень нашей фантастики, человечной, по сути дела. Там прежде всего человек, в отличие от всех других. Самый любимый из зарубежных, это, конечно, Брэдбери. К фэнтези я отношусь с величайшим почтением и любовью. А в общем-то у меня достаточно много любимых авторов, которых я читаю с удовольствием. Но я никогда не ставил себе задачу отгородиться за счет фантастики от другой литературы, понимая, что твердой грани между ними нет и быть не может. Чем не фэнтези "Ночь перед Рождеством" Гоголя? Или "Гробовщик" Пушкина? Или "Пиковая дама"? К Ефремову я отношусь очень хорошо, но меньше всего у него люблю "Туманность Андромеды". А больше всего мне нравится то, что он писал до "Туманности Андромеды", его рассказы, "Путешествие Баурджеда", "На краю Ойкумены". Мне кажется, что в "Туманности Андромеды" он оказался слишком в рамках социальной заданности, и его общество будущего, уже тогда, когда я еще молодым человеком прочитал, показалось мне малопривлекательным. Что-то в нем было от… я не знаю, "от казармы" — грубое слово, я не хочу обижать Ивана Антоновича, но, что-то от такого вот социализма, с его обязательным уставным режимом… Это мне показалось немножко неприятным. Космические сцены и эпизоды там очень хороши, а где он описывает быт на нашей коммунистической планете — что-то мне туда не захотелось.

— Как вы относитесь к Штильмарку, Солженицыну, Булгакову?

— К Солженицыну я отношусь индифферентно, сразу скажу. Я понимаю значение Солженицына в истории русской литературы, в разоблачении всех жутких репрессий, понимаю его могучую, колоссальную работу, и его заслуги перед Россией и перед литературой, и ни в малейшей степени не хочу сказать ни одного худого слова в его адрес, но как писатель, как литератор, он не вызывает у меня восторга, прямо скажем. Хотя и резкого неприятия тоже не вызывает. Поэтому я индифферентен. Штильмарк? Ну, я знаю у Штильмарка две вещи: "Наследник из Калькутты" и "Повесть о Страннике Российском", так, по-моему, называется? Штильмарк мне нравится, и его "Наследник из Калькутты"… я помню, я был студентом, и мне надо было готовиться к экзаменам, по-моему, за четвертый курс, а я вместо этого целую ночь читал запоем эту книгу, вымененную в магазине "Букинист" на какую-то другую… И сейчас иногда перечитываю, хотя, конечно, понимаю, что это, может быть, и не высокая классика в общепринятом понимании, но, с другой стороны, и "Три мушкетера" тоже не высокая классика, но, это все равно классика. И Штильмарк сделал очень много в русской приключенческой литературе. Что касается Булгакова — то это есть Булгаков, тут и говорить нечего, я когда прочитал, для начала, "Мастера и Маргариту", я был ошарашен, влюблен, поражен.

— Что из вещей Стругацких вам нравится больше всего? А что не нравится, или не очень нравится?

— Я не могу сказать, что мне у Стругацких что-то не нравится. Я просто могу догадываться, что есть вещи, которые другим читателям покажутся сложными и не понравятся, особенно из последних. А в общем-то мне, как память о молодости, все-таки более всего близки "Трудно быть богом", "Понедельник начинается в субботу", "Далекая радуга" — эти повести светлые, и прочее… Хотя я знаю, что сами Стругацкие бывали — может быть, Борис Натанович и сейчас — бывали недовольны, когда люди говорят о своих симпатиях к их ранним вещам и мало ценят последующие более философские, более глубокие, но в то же время более сложные и, мне кажется, более рассчитанные на элитарного читателя.