Газета Завтра Газета - Газета Завтра 294 (29 1999)

О возвращении назад в Россию я стал думать через 5 минут после того, как оказался за границей. Что я чувствую? В двух словах не объяснишь. Я, конечно, много потерял, решив возвращаться в Россию. Даже возможность писать правду о Советском Союзе, правду в моем понимании, я имел только на Западе. Здесь у меня такой возможности не было ни в советский период, ни в постсоветское время. Понятно почему: я не принял эту контрреволюцию — ни горбачевщину, ни ельцинщину. Изначально, заранее. Потому что люди, которые осуществили контрреволюцию, были героями моей первой книги "Зияющие высоты". Я это поколение знал хорошо. "К власти шло поколение предателей". Когда в 1986 году в Лондоне Горбачев не пошел к могиле Маркса, я для газет прямо сказал: "Начинается эпоха великого исторического предательства. К власти в России приходят люди, которые под предлогом разгрома коммунизма разгромят Россию. И толкнут русский народ на полную историческую гибель".

К этому все и идет. Причем положение гораздо более серьезное, чем вы думаете. Чем "успешнее" мы движемся в нынешнем направлении, тем дальше мы от истины. Чем больше будет поверхностных успехов существующего ныне общественного строя, тем хуже для России, тем ближе будет Россия к полному историческому уничтожению. К полному, подчеркиваю. Нам запланирована судьба такая, чтобы через 2–3 поколения люди забыли о том, что такое русский, что такое Россия.

— Какой же выход? Восстание, мятеж, конституционные формы взятия власти?

— Давайте будем различать две позиции: чисто теоретическую и психологическую, персональную. Теоретически выхода нет, Россия обречена. Враг обладает такой мощью, что будущее предвидеть — задача банальная. Но вы помните, Эйнштейн говорил: все знают, что вечный двигатель невозможен, но есть люди, которые этого не знают или не хотят знать и все равно стараются его изобрести, и в итоге чего-то добиваются. И для иллюстрации моей личной идейной позиции я всегда привожу такой пример. В начале войны советское подразделение было окружено немцами, тех было в 10 раз больше. У них вооружение превосходное, у нас — винтовки образца 1881 года. Все поняли: мы обречены. Большинство сказало: мы обречены, поэтому мы пошли сдаваться. И все погибли. Меньшинство же решило: мы обречены, поэтому будем сражаться до последнего, по-русски. Стали сражаться и пробились, и кто-то уцелел. Это моя позиция.

Да, Россия обречена. Мы, русские, обречены. Поэтому будем сражаться. По крайней мере, сойдем с исторической сцены с достоинством. А может… Ведь всякое может случиться. Завтра летит какой-то метеорит и шлепается в Вашингтон или Нью-Йорк. Все, через две недели от этого режима и следа не останется. Ведь он держится исключительно на поддержке вашингтонских хозяев. Ход истории не фатален. Поэтому надо сражаться до конца!

После вручения Зиновьеву билетов Союзов писателей Москвы и России Александр Александрович произнес тост за русскую литературу:

— Я почитаю это за большую честь. Я всегда считал и считаю русскую литературу выдающимся феноменом современности. Более того, на Западе я читал много лекций о советской русской литературе. Я вообще убежден, что, несмотря ни на что, советский период русской литературы был беспрецедентным для мировой литературы. Когда говорят, ну, что там русская литература, вот смотрите, на Западе — Данте, Шекспир, я обычно отвечаю: посчитайте, сколько лет было между ними. Ведь между западными шедеврами проходило триста, четыреста лет. А тут — коротенький промежуток в несколько десятков лет. И в каких условиях! Гражданская война, разруха, Великая Отечественная война, а после этого что творилось! Если собрать число литературных шедевров, созданных в это время, — вы в истории человечества не найдете нигде другого такого периода, и даже ранний Ренессанс не пойдет ни в какое в сравнение. Поэтому я хочу поднять тост за великую русскую литературу!

* * *

О нас говорил Заратустра,

И вот мы с тобою пришли.

А в мире и грязно, и пусто,

И неба не видно с земли.

Не ждали нас долы и реки,

Идем, как степная гроза.

Вослед нам бранятся калеки —

Сияньем им выжгло глаза.

Я знаю, они предпочли бы

Погибнуть, молитвы творя.

Суда их, как мертвые рыбы.

Спустились в чужие моря.

В домах их — тоска покаянья,

Позор покоренной страны.

Берут у врагов подаянье,

А смелостью — оскорблены.

Зачем призывать их сражаться?

Рабов проще гнать, чем вести,

Они рождены, чтобы сдаться...

Но мы рождены — их спасти.

* * *

Ты не плачь у выбитого окна,

Жутко верить всем? Горько пить до дна?

Все равно не будешь делиться ты,

На двоих разменивать боль мечты.

Верен будь судьбе, да живи в аду,

Если выхватишь по себе звезду.

А гулять — гуляй, а любить — люби,

Говори за всех, да с плеча руби.

Если выбрал путь, значит дом не в счет.

Если вынул меч, значит пусть сечет,

Если веришь сам, значит гнев не грех,

Если строишь храм, значит выше всех.

* * *

“Пуст твой двор, и в жилище не будет живых” —

Говорит мне смеющийся враг...

И серебряный мох на березах кривых,

И дорожный дымящийся прах.

Эти белые села никто не спасет,

Эти рощи пойдут под топор,

И неистовый ветер печаль унесет,

И сожрет твою песню простор.

Реки вспять побегут, и стада уведут,

И детей унесут на руках,

И лихие вояки страну предадут,

Прогуляют ее в кабаках.

В камуфляже и касках чужих голубых

Все сметут, и останется страх...

“Пуст твой двор, и в жилище не будет живых” —

Говорит мне смеющийся враг.

* * *

Нам не от богов известно

Грядущее без прикрас.

Мы долго смотрели в бездну,

Она отразилась в нас.

И стали стальными лица,

И стали глаза свинцом.

Обуглилась вмиг столица,

Отвергнутая творцом.

Армадой идем немою

Дворцы обрекать на слом.

Мы тьму выжигаем тьмою,

Мы зло убиваем злом.

Ведет в высоту дорога,

Темнейшая из дорог.

Возможно, мы верим в Бога,

Но это опасный Бог.

Мы — меч Его, бич и злоба,

Смерть — избранным племенам...

И ангелы смотрят в оба,

Не зная, помочь ли нам.

* * *

Спой мне песню про черного ворона,

Расскажи, где живая вода.

Я ушла в чужедальнюю сторону,