Газета Завтра Газета - Газета Завтра 299 (34 1999)

— Короче, XХI век будет русским веком!

ЭТОТ ДВУХНЕДЕЛЬНЫЙ РЕЙДпо волжской Руси мог бы представиться новой политической технологией, если бы агитпоезда, агитбригады и агитпробеги не были освоены в недавнем прошлом. И все-таки новизна предприятия обозначалась отчетливо. Пролетев, промелькнув, прогремев на площадях десятка городов митингами и рок-н-роллом группы «Альфа», автобус Сорокина стал радостным, обнадеживающим символом в нашей беспросветной, помраченной жизни. На пять тысяч русских верст распространилась несокрушимая вера командира в скорые лучшие времена. Ну, что может быть новей? А какая лихость чисто русская: при невыплаченной зарплате и мизерной пенсии направить усилия собственной жизни и собственного капитала сразу — в космос!

Конечно, теоретически мог бы он раздать людям по сто долларов, многим бы, наверно, «на поддержку» хватило. Но выглядело бы это неминуемо как подачка. Обидно и для дающего и для берущего. И мне как-то понятна его неприязнь к уличным нищим, а также смысл его улыбки в ответ на просьбу борзых писателей об авансе будущей книги о нем:

— Вот сначала, как говорится, сделаем Россию великой, а потом и о гонорарах поговорим.

Попробуй возрази, если ты и в самом деле патриот.

— Уцепимся зубами за «Мир». Не отдадим. Это станет точкой отсчета для возрождения России. Или мы не русские? Даже американцы, когда я им сказал, что с затоплением «Мира» у нас теряется 100 тысяч рабочих мест, согласились, что надо делать страйк!..

В долгих переездах между губерниями Сорокин в автобусе любил сидеть впереди с микрофоном в руке.

Со стороны, с обочины шоссе глянут — пронесся автобус с плакатами и иконами по бортам, а что там внутри? Может, сомлели и спят?

Нет, все едут, заведенные командиром.

Глядя вперед над головой шофера автобуса, Сорокин будто перед самой дорогой пускается в разъяснения, перед всей набегающей землей с маслянистыми полями подсолнечника и пшеничными барханами. Начинает с любимого, запевного словца «фактически»:

— Фактически нас из собственного дома переселяют в комнату в коммунальной квартире — в эту международную станцию. Раз. Сейчас «Мир» намного надежнее, чем был в первые годы. Два. Как говорится, можно «Мир» сделать учебной машиной. Три. Американцы дали нам денег на модуль в международной станции. Значит, не исключено, что скоро они скажут: вы хорошо поработали, мы с вами расплатились. Бай-бай! Это уже четыре. А если даже и позволят нам жить там, то наш модуль первый и значит, долгое время будет служить бытовкой для строительства всего комплекса. Какие научные эксперименты можно проводить в бытовке? Это пять. На «Мире» аппаратуры полно и условия жизни отличные...

Увлеченный командир насчитал до десяти доводов в пользу поддержания нашей родной космической станции и готов был дальше считать, но разогретые его энтузиазмом московские поэты уже орали на галерке: «Комбат-батяня, батяня-комбат!».. Бодрили себя, вскипячивали в себе воинственность, будто прощаясь с мирной жизнью. А всего-то въезжали в Татарстан.

В татарских пределах России — слоеный пирог национальностей, религий, исторических устремленностей. За окном автобуса — деревни то с православными крестами, то с мечетями. А глянешь в атлас — обнаружишь то же самое в более крупном масштабе: Казахстан—Оренбург—Татарстан—Самара... Для русского «Косово» все готово. В любой татарской деревне высаживается десант воинов аллаха, объявляется джихад, и — «принимай, страна, зерно нового урожая» — потоки беженцев и солдатских гробов. Достанут денег — наймут арабов, и начнут. А Шаймиев потом будет негодовать на федералов, почему они сразу по ним из пушек: «Это упрощенное понимание национальной проблемы».

Видится в дипломатичной улыбке Шаймиева — тьма сепаратизма, скрытых угроз «выхода из состава», террор и кровь. Веет из татарских пределов тысячелетней враждебностью. Сердце стискивается ответно.

— Ничего,— успокаивает Сорокин.— Вот будем мы опять сильные, и... все само собой устроится.

Напомню читателям, что Сорокин представляет русскую силу в космосе. Едет по стране, чтобы сберечь летающую крепость «Мир». Как-то само собой милитаризуется наш разговор в границах Татарстана. Речь идет о военной навигации. Говорится, что если управлять ракетами по звездам, то точность попадания три-четыре километра. А если наводить из космической станции, то три-четыре метра. Именно такая прицельность нравится Сорокину, да и всем нам. И в Казани, в этой столице новейшего ханства, мы наивно пытаемся собрать на площади для окормления этими «прицельными» идеями побольше народу. В то самое время шаймиевская милиция перекрывает улицы. Какой-то янычар из Дома культуры вырубает ток, умолкают наши микрофоны. Не нужен Казани «Мир». Топить его. Топить. Потому что на случай созыва «шуры» точность попадания русских ракет станет без «Мира» много меньше.

Но Казань, слава Богу, нынче уже не та, что сопротивлялась Грозному царю. Кстати, теперь та война называется здесь «варварским захватом Казанского ханства русскими колониальными полчищами». Бедные, кроткие татары! Злобные русские оккупанты!

Хорошо, что четыреста лет «оккупации» сломали хребет татарской великодержавности. Нет былого агрессивного единства. Десятки других народов растворили конгломерат воинственных кочевников. И сочувствие Шаймиева «воинам аллаха» наталкивается на яростную ненависть к моджахедам дагестанца Гаджи, тоже живущего в Казани и делающего здесь свой бизнес.

Гаджи невысок, худощав, энергичен (спит по три-пять часов в сутки). Искрится истинным кавказским дружелюбием. Открыт сердцем. Не подозреваешь в нем горского коварства. Легко, радостно русскому человеку с таким кавказцем — давно забытые ощущения.

Со своей русской красавицей женой Гаджи два года пас овец, собрал на этом первичный капитал и раскрутил в Казани фирму. Теперь он патриот и кэпээрэфник. Ночью, оставив у шашлычной свою вместительную «ауди», на берегу Волги под пляжным укрытием Гаджи мечтает в кругу московских друзей:

— Если Зюганов придет к власти, то я к нему для встречи обязательно прорвусь. И попрошу должность. Знаете, какую? Должность вертухая в Лефортово. О, аллах, до чего же я хочу подглядеть в глазок камеры, как Чубайс на Гайдара будет доносы писать! Как они коркой хлеба будут остатки баланды с алюминиевых мисок зачищать. Умолять буду Геннадия Андреевича. На колени упаду. Это мечта всей моей жизни...

ТО САРАНЧА, ТО ПУХ ЛЕТЕЛИза окнами автобуса. Россия изумляла простотой своих бесконечных пространств. Инспекция мгновенного ее состояния на большой протяженности напоминала полуголодную студенческую юность, когда в одних ботинках и плаще легко проживались и зимы, и лета — с дешевым вином, с бытовой необремененностью. Когда клеймили «вещизм» сильнее «капитализма».