Песах Амнуэль - Полдень XXI век, 2010, № 09

«Сколько ты хочешь в неделю?» — спросил Харрис.

Вы можете мне не верить, но он был честен со своими работниками. Он знал, что если заставит меня работать бесплатно (теоретически ничто ему не мешало, да и я была не против, потому что смутно представляла себе, что такое деньги), то за меня вступится весь коллектив.

«Не знаю», — протянула я.

Харрис посмотрел на стражника Синклера.

«50 долларов, думаю, пока достаточно», — сказал он, и стражник кивнул.

Я совершенно не понимала, что такое 50 долларов и что можно на них купить. Гораздо позже я вспомнила, что мой отец получал 30 долларов в неделю за свою работу на фабрике и при этом содержал огромную семью. Но в то время слова «тридцать» и «пятьдесят» были для меня лишь сочетаниями звуков. Я умела считать только до десяти.

Так я попала в передвижной цирк Харриса. Меня хватились лишь через два дня, когда весёлый красно-белый поезд уже покидал Хендерсонвилль, оставляя за собой белые облака пара.

Я не думаю, что есть смысл описывать мои цирковые будни. Это непростая работа. У нас почти не было рабочих сцены, да и полноценных людей — раз, два и обчёлся. Помимо Синклера и Харриса двое — старик Гомес и Марчелло Кьянти, итальянец. На родине его за что-то разыскивали, и он бежал в США. Кьянти было около 50 лет; в основном, он занимался монтажом декораций и куполов. Гомес работал поваром. До Харриса он вкалывал долгое время в какой-то забегаловке в Чикаго, откуда его выкинули из-за преклонного возраста. Нам был не важен возраст: главное, что Гомес мог приготовить неплохой обед даже при полном отсутствии продуктов.

Впрочем, цирк не бедствовал. Заработные платы фриков и рабочих позволяли им откладывать приличные деньги на старость. Правда, некоторые были привязаны к цирку навсегда. Например, безрукий фотограф Трипп. Ему на момент моего появления в цирке было 27 лет. Долгое время — с 1872 по 1881 год — он работал у Барнума, но повздорил с последним насчёт заработной платы и перешёл к Харрису. С помощью ног он умел одеваться, писать, рисовать и главное — фотографировать. Во время представлений и после них он бродил по территории цирка, предлагая зрителям сфотографироваться с уродами. Доход получался двойной — платили за фотографию и за возможность увидеть, как человек справляется с камерой при помощи одной только ноги.

Мальчика с изувеченными пальцами и искривлёнными ногами звали Фрэд Уилсон, ему было 16 лет. Он передвигался с трудом и демонстрировал публике в первую очередь не своё искусство выживания, а своё уродство. «Мальчик-лобстер!» — кричал Харрис, и Фрэд ковылял на сцену в обтягивающем комбинезоне, демонстрируя свои дистрофичные ляжки и страшные деформированные руки.

Некоторое время у Харриса работала знаменитая женщина-червь, Ида Кэмпбелл. Она родилась без рук и ног, и при этом научилась сама одеваться, зажигать сигареты, и в целом вела себя, как светская дама. Впоследствии её переманил к себе всё тот же Барнум. Он демонстрировал Иду в паре с человеком-червём Принцом Рэндианом, привезенным из Британской Гайаны в 1889 году.

Впрочем, я не буду утруждать вас дальнейшим перечислением работников цирка Харриса. Поверьте — все они были несчастны. Все свои деньги, всю свою славу и успех они бы с лёгкостью променяли на один-единственный час нормального существования. Например, Трипп имел успех у женщин, но говорил, что променяет всех женщин мира на ту, которую сможет обнять собственными руками.

Мой номер Харрис продумал до мелочей. Я выходила на сцену в восточной одежде, а рядом со мной на поводу вели настоящего верблюда (до моего появления его использовали лишь в одном номере, и то эпизодически). Я повторяла все движения верблюда и его походку — благо, это было нетрудно.

Номер быстро приобрёл популярность. Мои фотографии появлялись в газетах в каждом городе, где останавливался Харрис. Бородатых женщин и людей-скелетов было множество, а аналогов моему уродству не было. Газеты представляли меня как «самое удивительное порождение природы с начала времён» и справедливо утверждали, что «других таких просто не существует».

Моим лучшим другом был лилипут Малыш Комптон. Он рассказывал мне сказки и истории собственного сочинения, понемногу учил меня читать и писать. Больше всего он страдал от отсутствия подходящей пары: лилипутша Фрог, работавшая с ним в номере, казалась ему чудовищно некрасивой. Мне были удивительны рассуждения урода о том, что другой урод может быть красивым или некрасивым. Но иногда я смотрела на свои ноги и начинала понимать Комптона.

Когда мне исполнилось 12 лет, я поняла, что всё чаще заглядываюсь на мальчишек-зрителей. Я выходила на сцену и с любопытством рассматривала их лица и статные фигуры — в той мере, в какой меня не слепило освещение.

Харрис продавал открытки с портретами своих уродов, в том числе и с моим. Трипп сделал очень красивую фотографию, на которой я стою, как нормальный человек. Я похожа на настоящую женщину: уже формируется грудь, на мне изящная блузка, волосы собраны в элегантную причёску. Когда Трипп снимал, я опиралась руками о накрытую пледом спинку стула. Зрители не задумывались, каких усилий мне это стоило. На другой карточке я стою в своей «классической» позе, на четвереньках, мои вьющиеся чёрные волосы распущены, а взгляд — немного злой, исподлобья. Эта карточка расходилась гораздо лучше. Говорят, её часто покупали мужчины среднего возраста.

Что ж, хватит обо мне. Теперь я расскажу вам о Великом Бассини и о том, чем закончилось его появление во фрикшоу Харриса.

Бассини появился в самом начале 1886 года, когда цирк стоял в Ричмонде, штат Виргиния. Рано утром мы со стариком Гомесом носили воду для кухни. Гомесу было трудновато тащить два полных ведра, поэтому я везла их на спине, а он просто придерживал, чтобы вода не выплёскивалась. Такой способ доставки воды придумала я. Правда, условием было недалёкое расположение колодца. Чаще всего Харрис ставил цирк так, чтобы как минимум два колодца или колонки оказывались у самого забора.

Только я вышла из кухонного шатра, как меня окликнул незнакомец.

«Девочка, где тут шатёр Харриса?» — спросил он.

Я подумала: как он миновал Синклера? Впрочем, это было не моим делом, и я махнула рукой в верном направлении.

«Спасибо!» — он даже чуть поклонился мне. Я была польщена, не скрою.

Я хорошо запомнила то его появление. Он был черноволос, высок и величав, на вид ему можно было дать лет тридцать пять (на самом деле — сорок два), на нём был чёрный плащ с красной подкладкой, а в руке пришелец держал потёртый саквояж неопределённого цвета.