Газета Завтра Газета - Газета Завтра 879 (38 2010)

Юрий Павлов явно не из числа холодноватых аналитиков и занудно-академических хроникёров. Хотя и не стреляет никогда холостыми зарядами. "Забил заряд я в пушку туго…" — вот так по-лермонтовски и забивает критик свои заряды точнейшими доказательствами художественной пустоты, вопиющих неточностей, разнузданных русофобских фантазий третьестепенных либеральствующих литераторов, заполонивших ныне все прилавки наших книжных магазинов. Он и на самом деле внимательно читает книги и своих друзей, и своих врагов. Образец внимательного чтения.

Он не боится выстраивать свою целостную картину русской словесности конца ХХ и начала ХХI веков. Вослед за книгой о русской критике, знаю, готовится и книга о русской прозе. Но я бы не стал отделять одно от другого. И говоря о критике и конкретных критиках, Юрий Павлов постоянно оглядывается на весь объём прочитанной русской литературы, разбирая критиков, заодно разбирает и анализируемых ими писателей. Среди его героев появляются Владимир Маканин и Татьяна Глушкова, Юрий Трифонов и Станислав Куняев, Александр Проханов и Виктор Астафьев, Александр Солженицын и Леонид Бородин… Говоря о прозе и поэзии, переходит на разбор критики. Всё едино и неделимо, как наша держава.

Я уже не говорю об опоре на классиков, от Федора Достоевского до Сергея Есенина, от Василия Розанова до Михаила Шолохова.

Это естественный разговор о живой русской литературе. Но сегодня такой естественный разговор — это непрерывная круговая защита дома сержанта Павлова от уничтожающих нашу родину врагов. Говорить о русскости, о русском характере, о русском гении — сегодня почти равнозначно обороне Брестской крепости в 1941 году.

Юрий Павлов, при всей объективности своих аргументов, не скрывает своей открытой идеологичности. Он — правый русский критик в классическом определении этого слова. Правый — в защите русских духовных национальных интересов, в защите нашей государственности и нашей имперскости. Он — явный противник плюрализма, либерализма, глобализма. Он — русский знаменосец, подхвативший наше русское литературное знамя из подуставших рук стареющих единомышленников. Но мне кажется, что даже оппоненты в целом рады появлению нового воинственного и талантливого критика — в нынешнем толерантном амбивалентном плюралистическом болоте им самим крайне неинтересно плескаться, разбрызгивая вокруг себя одну грязь. И им хочется чистоты. Может быть, и они были бы рады выдвинуть молодого, такого же воинствующего литературного либерала, но на что им опираться? На похабных Быкова и Пьецуха? На скучнейших постмодернистов? Живая критика всегда опирается на живую литературу. Читая книгу Юрия Павлова, я лишний раз убедился, что живая русская литература у нас — есть.

Современный литературный процесс отличает децентрация. В нём легко увидеть маргинальность, эпизодичность и необязательность. Нет консолидирующей фигуры, вокруг которой мог быть образован диалог. Такой фигурой не является ни Гарсиа Маркес, ни недавно ушедшие Сэлинджер или Павич. Такая же ситуация — и в русской литературе. Высок авторитет, допустим, Распутина или Белова, но они имеют лишь косвенное отношение к современной литературной ситуации. Публицистика интересует их больше, чем поэтика. Нарастает ощущение факультативности каждого художественного текста. Трудно не прочитать, например, Коэльо, книги о Поттере или романы Дэна Брауна, потому что все их читают и все о них говорят, но это не совсем литература. Нет литературных направлений и школ, способных бороться за созданную ими эстетику. Тому, кто помнит о литературных спорах "серебряного века", о теургических контекстах поэзии и прозы, сейчас может стать скучно.

Есть очевидная зависимость от экономического фактора, от массовости. На первом плане — не читатель, а покупатель, не обсуждение, а потребление. Видна ставка на формальный успех, внешняя обречённость интеллектуального текста — не тайна, стоит только посмотреть на тиражи. Проектность в литературном процессе — на должном уровне. Трудно скрыть писателю мечты о связи с газетами, с интернет-ресурсами, с телевидением прежде всего. Превращение писателя в СМИ-личность решает много имиджевых и житейских задач: именами Быкова, Ерофеева, Иванова, Прилепина, Слаповского список претендентов на превращение не ограничивается.

Заметно, что литература часто хочет быть другим искусством, желает превратить текст в фильм. Присутствие литературности в мире усиливается за счёт беллетризации кинематографа: "Идиот" и "Мастер и Маргарита", "Братья Карамазовы" и "Доктор Живаго". Сначала роман превращается в фильм, потом радуется книготорговля: классические произведения хорошо продаются ещё и потому, что на обложках — фотографии любимых актёров.

Сегодняшний мир любит, когда воображение читателя поддерживается рядом кинообразов. Уже нет ничего странного в том, что популярные книги быстро становятся компьютерными играми. И даже такой значительный писатель, как Милорад Павич, считал, что это закономерно и хорошо. Активным читателям он предложил роман-словарь ("Хазарский словарь"), роман-кроссворд ("Пейзаж, нарисованный чаем") и роман-карты Таро ("Последняя любовь в Константинополе")...

Современная литература любит смех, потому что, по мнению многих художников слова, читатель готов смеяться всегда. Речь идёт не о специальных юмористических текстах, а о поэтике смеха, которая вполне соотносима с драматизмом и апокалиптикой. Смех сегодня и катарсичен, и философичен,в нём — страстность, предполагаемое здоровье эстетической реакции и массовость сюжетного пространства. У Пелевина, например, смех вполне согласуется с художественной дидактикой дзэн-буддистского образца. Не всегда понятно, где буддистский коан, а где — современный анекдот, и эта неясность, неочевидность границ позволяют писателям смешивать постояные погружения с активной ненормативностью уличного маргинала...

Трудно говорить о современном герое: мир живёт без идеи, радуясь тому, что героев много, что героя нет... Зато нет проблемы найти трикстера. Этот тип персонажа, представляющий гротескную, злую инверсию культурного героя, пребывает во многих текстах...

Часто отмечают кризис самобытного сюжета, отсутствие события. Динамичная фабула стала уделом массовых жанров, будущих экранизаций. "Трилогия" ("Путь Бро", "Лёд", "23000") Владимира Сорокина — самый контактный текст писателя, пишущего так, "чтобы бумага дымилась", но и жажда наладить диалог с Голливудом в этом гностическом фэнтэзи очевидна. Порой кажется, и не без основания: массовая литература — фабула; серьёзная литература — речь, мысль, искусство монолога и диалога...