Александр Пушкин - Переписка 1826-1837

25 августа. А. П.

Приходи ко мне в половине первого; пойдем в Лицей: там экзамен истории.

Милостивый государь, Александр Сергеевич!

Я сообщил г. генерал-адъютанту графу Чернышеву доставленную мне Вами, милостивый государь, записку о сотнике Сухорукове, изъявившем желание получить копии с выписанных им в архивах материалов для составления истории войска Донского, которые он, уезжая в 1826 году в армию, должен был, по приказанию Генерала Богдановича, передать в чужие руки, равно как и множество приобретенных им древних летописей, повестей и поэм, относящихся к сему войску.

Граф Чернышев отвечал мне на сие, что акты, о коих упоминает сотник Сухоруков, никогда не были его собственостию, ибо они собраны им из архивов войска и из других источников по приказанию и направлению его, графа Чернышева; что акты сии, как принадлежащие к делам Комитета об устройстве войска Донского, никак не могли утратиться, но должны быть в виду начальства, и что, наконец, он находит со стороны сотника Сухорукова не только неосновательным, но даже дерзким обременять правительство требованием того, что ему не принадлежало и принадлежать не может.

Считая долгом уведомить о сем Вас, милостивый государь, честь имею быть с совершенным почтением и истинною преданностию,

милостивый государь, покорнейшей слуга А. Бенкендорф.

№ 4426. 29. августа 1831. Его высокобл[агород]ию А. С. Пушкину.

Я теперь как-будто за тысячу по крайней мере лет назади, мой любезнейший Александр Сергеевич. Кровавые сцены самого темного невежества перед глазами нашими перечитываются, сверяются и уличаются. Как свиреп в своем ожесточении добрый народ русской! жалеют и истязают; величают вашими высокоблагородиями и бьют дубинами, и это всё вместе. Чорт возьми, это ни на что не похоже! Народ наш считают умным, но здесь не видно ни искры здравого смысла.

Начальство доверило раскаявшимся дуракам выбор и представление преступников, но кажется они не совсем искренно к этому приступили. — Попадаются люди не совсем виновные вместо убийц. Я хотел продолжать здесь мой роман, но теперь не до него. — Пишите вы больше; как жаль, что у меня нет никаких теперь литературных новостей… Что-то Косичкин? возгласил ли в Москве, и как идет продолжение? Это очень меня занимает, не поленитесь сказать мне слова два, и пришлите в мою канцелярию, оттуда доставят ко мне сюда, вместе с бумагами, которые идут ко мне часто.

Прощайте. Будьте здоровы, скажите от нас почтение Вашей супруге, и любите

Коншина.

Адрес: Его высокоблагородию Александру Сергеевичу Пушкину.

(Между нами) У Дельвига осталось 2 брата без гроша денег, на руках его вдовы, потерявшей большую часть маленького своего имения. Нынешний год мы выдадим Сев.[ерные] Цветы в пользу двух сирот. Ты пришли мне стихов и прозы; за журнал наш примимся после.

20 авг.[уста], день смерти Вас.[илия] Льв.[овича], здешние Арзамасцы поминали своего старосту вотрушками, в кои воткнуто было по лавровому листу. Светлана произнесла надгробное слово, в коем с особенным чувством вспоминала она обряд принятия его в Арзамас.

Милостивый государь Александр Сергеевич!

По милости окаянной холеры, мы, бедные Петрополитанцы, должны сидеть на привязи и не выказывать носа из столицы. Давно собирался я Вас поздравить, с тем, что по слуху мне известно: именно с званием Историографа Петра I, с коллежской службой и пр.; но всё надеялся высказать это поздравление языком, а не пером. Теперь же, кажется, нет к тому и близкой надежды. Бога ради, известите меня, как скоро можно будет ездить в Царское Село. Пора думать и о Северных Цветах, у меня уже запасено кое-что моего и чужого (в числе последнего, нигде еще не напечатанная и мало кому известная повесть Батюшкова, в прозе). До меня дошли также слухи, что у Вас есть пять повестей готовых: не уделите ли из них малую-толику для общего дела? — Розен написал весьма хороший разбор Бориса Годунова и отдал его мне. Это бы надобно было прочесть вместе.

У меня затей, затей! полны карманы. Во-первых, у меня ростет Борода Богдана Бельского, и разростается тома на два; во-вторых: я ухватился за любимую мечту мою, Хмельницкого; собрал об нем всё, что можно, и теперь его обдумываю и передумываю. Не назову его ни историческим романом, и даже не окрещу именем Хмельницкого; но это будет просто малороссийская быль: Оклечай. — Гайдамак мой подвигается к концу, и в марте, может быть, выкажет нос из-под спуда. Кроме того, у меня впялено еще несколько малороссийских былей меньшего объема.

Вот вам и чужая просьба: актриса Валберхова Старшая просит у Вас позволения на бенефис ее сыграть одну или две сцены из Бориса Годунова. Кажется, она особенно метит на сцену Марины с Лжедимитрием. Позволите ли Вы ей? В таком случае, сделайте одолжение, уведомьте меня поскорее.

В 13-м № Телескопа напечатана статья презабавная: Торжество дружбы, в защиту А. А. Орлова. Сочинитель, кажется, псевдоним:

Я по зубам узнал его тотчас.

Новостей замечательных здесь нет, кроме разве, что у меня родился сын, малый прешумливый. От Софьи Михайловны получил я письмо: она уехала в Чернь, к матери покойного нашего друга.

26-го августа я пил здоровье Натальи Николаевны, а теперь прошу Вас засвидетельствовать ей мое почтение.

Скоро ли-то пречистая богородица сподобит меня увидеть Вас? О сем же молю ее благостыню, да не убо преидет глас моления моего втуне. — В ожидании, с душевным почтением и преданностию пребываю

ваш покорнейший слуга О. Сомов.

С. Петербург, Августа 31 дня 1831.

P. S. Письма ко мне адресуются: в Глухом переулке, в доме майорши Брюн (Brun).

[П. А. Вяземский:]

Остафьево. 31-го августа.

Из Гирлянды узнал я, что Адольф мой вышел. Родительскому сердцу нетерпится обнять его. Напиши Плетневу, чтобы он выслал на мое имя, или книгопродавца Салаева, экземпляров сто, или, по крайней мере, поскорее один мне на показ. Тебя в Москве, слава богу, уморили. Это добрый знак и многие лета. Скажи Полуектовой, чтобы она показала тебе, что́ я пишу к ней. Мы вчера семейно пили за твое здоровие и настоящим шампанским. Я думаю, и из Авраамова лона, как из подземельна свода, была вытащена Шампанского бутыль. — Что же наши Цветы пойдут ли на лад? Пора приниматься, а у меня уже кой-какие стишки готовы, которые пока преют за пазухою у Тургенева. Он по старому всё так и хватает. Прощай, душа. Мой нижайший поклон царскосельским академикам: фрейлинам Василью Андреевичу Жуковскому и Александре Осиповне Россетти. Наши все тебе кланяются. [В. Ф. Вяземская: ] А я даже и поцеловала бы вас нежно, кабы не боялась, не моего супруга, а вашей милой супруги; спросите у нее от меня, не разрешит ли. — [П. А. Вяземский: ] (не разрешится ли?)