Сергей Баландин - Основы научного антисемитизма

Но у зла есть не только отрицательная функция (не-Добро), но и положительная, как отрицание отрицания (не-Добро не-Добра есть Добро). Зло революционно (именно в таком качестве выступает Сатана в романе Анатоля Франса «Восстание ангелов»), Добро реакционно. В определенные исторические моменты функцию разрушителей квази-Добра играли евреи, за что гойская часть человечества должна быть благодарна этой нации, что не давала им загнить в стагнации. Но если гои не хотят быть разрушенными окончательно, функцию разрушителей, они должны брать на себя. У Ильи Эренбурга я нашел интересный тест на еврейство. В романе Необычайные похождения Хулио Хуренито главный герой, мексиканец Хуренито задал вопрос членам своей интернациональной компании: «…если бы вам предложили из всего человеческого языка оставить одно слово, а именно «да» или «нет», остальное упразднив, — какое бы вы предпочли?». И только один Эренбург, единственный еврей из них, сказал «нет». Я тоже проверил несколько своих знакомых евреев, и действительно многие говорят «нет», но они, видимо, чувствуют подвох вопроса и отвечают неискренне. Ведь по сути дела вопрос Хуренито ставил дилемму между выбором Добра и Зла: «да» — это позитив, стало быть, Добро, «нет» — негатив, т. е. Зло. Чему отдать предпочтение, что важнее? Сказать «нет» — это сказать нет существующему положению, «нет» — это неприятие настоящего порядка вещей, отрицание принятых моральных устоев. Эренбург, должно быть, несколько идеализировал евреев, ибо настоящее «нет» это и нет еврейству, и всему, что тебя окружает и даже самому себе. Сей тест выявляет скорее нигилистов, ницшеанцев, мизантропов, нежели евреев. Впрочем, процент нигилистов среди евреев в начале XX века был значительно выше, нежели в начале XXI, да к тому же сами евреи своих нигилистов давно заклеймили как отщепенцев. Хотя, как знать. Примерно то же отношение к «Да» и «Нет» я нашел у другого еврея, нашего современника, Михаила Хейфеца, в романе «Путешествие из Дубровлага в Ермак» он пишет: «Греки когда-то определили самый могущественный народ своего мира, персов, как "людей, которые не умеют говорить "нет"… Сейчас здесь, в Ермаке, я кругом вижу людей, которые "не умеют говорить "нет" — ни начальству, ни подлецу, ни — что главное — самим себе, своей внутренней пошлости и распущенности, что присуща человеку».

Мало кто из социологов обращал внимание на то, что классовое разделение в обществе проходит не столько по линии богатые — бедные, сколько «хорошие» — «плохие». Нечто подобное заметил Григорий Климов: «классовая борьба, о которой столько твердили нам Маркс и Ленин, идет не между богатыми и бедными, а между нормальными людьми и ненормальными дегенератами, между Богом и дьяволом, где с Богом — все нормальные люди, а с дьяволом — все ненормальные» (Божий народ) — впрочем, как видите, и он все свел к «этическим субстанциям», проигнорировав отношения борьбы между теми, кто имеет этическую власть и теми, кто ее не имеет. «Этический капитал» имеет силу ничуть не меньшую, чем капитал материальный, причем, в аспекте политических ориентаций первый гораздо существеннее, ибо богатство или бедность не всегда определяют характер, вкусы и моральный облик человека. Поэтому среди зажиточного класса довольно-таки много «левых», демократов и социалистов, и наоборот, среди низов мы встречаем и фашистов, и самых закоренелых реакционеров. Богатство или бедность далеко не всегда являются прямым следствием личной воли того или иного индивидуума, но за свой моральный облик каждый отвечает сам, хотя и не всегда возможно отстоять свою честь и авторитет перед общественным мнением. Но те, кто свой авторитет смог отстоять, те и правят бал в области морали, диктуя свои нормы всему обществу. Кто такие богатые? Это те, кто умеют отнимать деньги у бедных, у всех тех, кто не может постоять за себя. Кто такие «хорошие»? — Те же самые богачи, только стяжатели других, более тонких, но не менее могущественных капиталов. Это те, кто умеют возвышать себя за счет унижения «плохих», тех, кто не может удержать за собой власть и моральный авторитет. Впрочем, мы уже давно живем в таком мире, где понятие «плохие» совпадает с бедными и слабыми, а понятие «хорошие» — с богатыми и сильными. Я не знаю, кому как, но мне, если кто и отравляет чем-то жизнь, то это именно «хорошие люди», с которыми у нас, видимо, классовый антагонизм. Выше мы уже цитировали Галеано. — Что тут можно сказать? Порядочные и честные люди редко когда выступают на стороне Добра, по крайней мере, Добра официального и общепринятого, внутреннее чувство чести не позволяет, стыдно оказаться причисленным к той категории людей, что Оруэлл назвал «благомыслящими» (goodthinkful) (1984) или Солженицын «благонамеренными» (Архипелаг Гулаг). И с другой стороны, кто-нибудь, когда-нибудь слышал, чтобы злодеи свое Зло называли иначе, как Добро? Покажите мне хотя бы одно проявление зла, которое бы призналось «Я зло». Нет сомнения, что и антихрист назовет себя «христом»: «…ибо многие придут под именем Моим, и будут говорить: "Я Христос", и многих прельстят» (Мф. 24:5). Там же у Эренбурга описывается такой эпизод: «Нас привезли в лагерь Оберланштейн, близ маленькой речки Лан. В первый же день к нам пришел немолодой лейтенант. Он объявил нам, что Германия сражается за культуру, право, свободу, за дело всех малых народов мира. Это было настолько похоже на то, что мы слышали каждый день, в союзных странах, что я усомнился, и не собирается ли немец, повторяя вычитанные им из «Матэн» лозунги, выдать себя за сторонника союзников и вызвать нас на излишние откровенности» (Необычайные похождения Хулио Хуренито). Более того, мы можем смело сказать, что всякое «Зло», которое в данный момент большинством общества осуждается как Зло, больше не Зло, так же как ложь, познанная как ложь, — уже не ложь, кривда, познанная как кривда, есть правда. Поэтому нет нам никакого смысла, да и не достойно это «бороться со злом» (осознанным) — с ним и так все «борются», кому не лень. Но истинный подвижник, как и все подвижники в истории, борется только против одного объекта — Добра, ибо на остальное просто грех тратить наше драгоценное время. Ницше увидел борца с добром даже в Иисусе: «Иисус из Назарета любил злых, а не добрых: даже его доводил до проклятий их морально негодующий вид. Всюду, где вершился суд, он выступал против судящих: он хотел быть истребителем морали» (Злая мудрость. Афоризмы и изречения).

Из этого, однако, вовсе не следует, что Ницше сам не имел никакой морали, более того, в 4-й главе из Предисловия к «Заратустре», имеется нечто в роде «Нагорной проповеди», в которой, правда, в отличие от Иисуса Заратустра не говорит ни «блаженны», ни «праведны», но: «Я люблю тех…, Я люблю того…», и «Я» Заратустры не выступает здесь как частное проявление вкусов и пристрастий единичного человека, Сверхчеловек для Ницше есть тот абсолютный императив, чему должен послужить и принести себя в жертву человек смертный: «Будущее и самое дальнее пусть будет причиною твоего сегодня: в своём друге ты должен любить сверхчеловека как свою причину. Братья мои, не любовь к ближнему советую я вам — я советую вам любовь к дальнему». Мы также не релятивисты, мы верим в Абсолютное Добро, которое также относится к категории отношения, но соотносится уже не с интересами тех или иных людей или социумов, а с той конечной целью, для которой существуют конкретные люди и социумы. Сия цель есть цель эволюции, «точка омега», говоря языком Тейяра де Шардена, которая поглощает в себя все существующее. Иными словами, смысл бытия — жертвоприношение, причем, Добра Злу, а не наоборот. «Хорошее Добро» есть мертвое Добро. В Библии сказано: «Плодитесь и размножайтесь» — Зачем? — есть такое толкование: чтобы затем принести себя в жертву. Все, что не жертва, то грех, все, что существует для самого себя, — грех, что долго существует для самого себя, — грех и зло. Добро есть полностью отработанная и отданная на благо завтрашнего дня жизнь? Жизнь человека, жизни народов, жизни цивилизаций — все должны поскорее отработать свою функцию и исчезнуть: «если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин.12:24). Поэтому, грех еврейства еще и в том, что оно захотело остаться «не умершим зерном», тогда, когда другие народы, отработав свою историческую функцию исчезли, претерпев эволюционные метаморфозы [2]. Таким образом, все имеет смысл только тогда, когда служит чему-то другому, более важному. Жизнь, которая служит лишь сама себе, смысла не имеет, но приобретает смысл, когда служит чему-то бессмертному или хотя бы тому, что остается после нее: потомству, народу, идее. Жизнь, посвященная Богу, имеет смысл только тогда, когда она ясно понимает и знает, Что Это такое, как знали лично Бога Авраам, Моисей, Иисус. Для тех же, кто лично не знает Бога, а говорит: «Я предполагаю, возможно, Он есть, или я доверяю кому-то, кто сказал, что Он есть», жизнь, в сущности, такая же бессмыслица.